Пароход "Станюкович"

В этой семье летом любили путешествовать. Мальчик ждал таких путешествий еще с зимы, еще с несвязных, случайно услышанных разговоров родителей: "А как лучше поехать - поездом или пароходом?" Разговоры эти для мальчика были отрывочны, да и не предназначались для него, но в душе уже складывались таинственно-интересные и, конечно же, прекрасные образы пока не существующих впечатлений. - Как же это будет? Новые места, а сама дорога - еще встречавшиеся паровозы, пароходы... Все, что касалось живой силы огня и пара, его необычайно интересовало.
Наконец, он получал точный ответ: "Десятого августа пароходом "Станюкович" до Костромы".
Ах, путешествие... Радостное возбуждение от предчувствия новых открытий. Краткий сбор чемоданов и на такси - к Северному речному вокзалу, а затем мимо решеток, вдоль торжественных аллей, в праздничной толпе таких же пассажиров - к шпилю вокзала.
Главные причалы были заняты большими новыми теплоходами. Но не эти красавцы волновали сердце. Мальчик искал взглядом судно пониже. А вот и он, двухпалубный пароход. Почти вертикально уходящий под воду нос, строгие, слегка устаревшие формы, сетчатые ограждения второй палубы, насупленная из-под козырька рубка и, конечно же, дымовая труба, неотъемлемая часть настоящего парохода. Она невысокая, приплюснута с боков, чуть наклонена назад, голубая лента с серпом и молотом по ней. Желтый мазутный дым весело вылетает из трубы, и оттого белый верх ее закопчен до полной черноты. Только затем взгляд читает надпись на носу судна: "Станюкович". Да, это именно он! Пусть немного покосившийся, слегка осевший на один борт, но его труба победно дымит и он готов принять нас.
Уже слышно, как внутри, за колесным кожухом, глухо гудит пламя и шипит, потихоньку поднимается откуда-то снизу пар.
Быстрей, быстрее по непрочным сходням внутрь! Вот и наша каюта. Ненужная суета с чемоданами и томительное ожидание отплытия.
Робко, не освоившись, мальчик начинал знакомиться с пароходом. Ряды дверей, коридоры и лестницы - ближе и ближе к машинному отделению. Быстро взглянув на пока еще неподвижную и оттого непонятную огромную машину, он спешил смотреть отплытие. Многие из пассажиров, собравшись на второй палубе, ждали сначала первый гудок, затем второй, двукратный, и глядели на то, как капитан в парадной форме, поднявшись на боковой мостик рядом с рубкой, после троекратного гудка жестяным голосом командовал в рупор: "Отдать носовой! Отдать кормовой!" и, открыв заглушку на до блеска отдраенном латунном раструбе переговорной трубы, что-то коротко произносил. Колеса с легким плеском начинали загребать воду, дым валил сильней, и пароход отчаливал, а люди с берега и борта, улыбаясь, махали руками.
Мальчик любил смотреть назад со второй палубы - хороший обзор, ветра нет и виден отлетающий из трубы дым. Иногда отдельные завитки достигали мальчика, и он с удовольствием вдыхал их слабый мазутный аромат, смешанный со свежестью реки. Виден и руль, типичный руль старого парохода. Он ровно рассекает журчащую воду. Лишь при поворотах вода, сопротивляясь, начинает перехлестывать через него. А по бокам - сплошные водовороты, оставленные плицами колес.
Цепкая детская память запечатлела много важного: ровный и частый ритм колес, клубы дыма, а под это постоянное сопровождение - развертывающиеся вокруг берега. Высокие сосны на песке, низкие заливные луга со стогами сена, стоящие за стеной камышей черные избы, освещенные красным закатным солнцем. Казалось, что они оторваны от всего мира, и люди в них благодатно живут рекой и лугами.
Временами шли строгие, прямые и узкие, засыпанные зеленоватым камнем берега канала. Утомительное ожидание очереди на шлюзование, зато потом - заход в шлюз с красивыми башенками, постепенное понижение уровня воды, оголяющей изъеденный временем почерневший бетон со щелями, из которых сочилась ручейками вода, открывание противоположных ворот и размеренное шлепанье колес. Воздушные летящие башенки забывались. Перед глазами стояли черные, осклизлые стены. Мальчик знал о печальной судьбе строителей канала.
Устав и продрогнув на вечернем воздухе, он заходил внутрь парохода. Блестящая бронза, темный дуб, мягкий свет, зелено-красные дорожки. Бесшумные двери с полированными стеклами. Неповторимый запах парохода: жилье, кухня, мазут. Тепло механизмов. Крутые лестницы вели на первую палубу. В немногочисленных больших каютах было много народа. Пили водку, шумно разговаривали, резались в карты и домино. Мальчик шел дальше, мимо лестниц куда-то еще ниже с лаконичной надписью: "Помещения 3 класса". Звук колес был слышен сильнее. Они быстро били плицами по воде за железными стенками, производя вблизи шум, как от водопада, а с другой стороны было сердце парохода, его машинное отделение.
Оно было отгорожено сеткой от проходов первой палубы. Мальчик мог подолгу стоять и смотреть вниз, через сетку, на залитую золотистым электрическим светом работу паровой машины.
Два цилиндра, один небольшой, а другой огромный, дружно толкали круглые штоки. Чуть-чуть, еле видимо, выбивался пар из-под уплотнений. Широко и размеренно ходили, совершая сложное движение, могучие, тяжелые, блестящие шатуны. Бесшумно и, казалось, легко, с приятной для глаза скоростью, вращались на гребном валу такие же тяжелые, блестящие кривошипы, на каждом обороте принимая каплю масла с брезентовых ленточек. Сгибались и разгибались шарниры, мягко скользили ползуны по залитым маслом параллелям. Лишь тонкие эксцентриковые тяги клапанного механизма, протянувшиеся от гребного вала к цилиндрам, почему-то перемещались вперед-назад с каким-то старческим, болезненным дрожанием.
Вытянув шею, встав на цыпочки, мальчик пытался разглядеть то, что находилось за цилиндрами, вдоль бортов. Разноцветные трубы, вентили, резервуары, непонятные, но живые, шевелящиеся механизмы. Механика видно не было. Казалось, что все эти устройства работают сами по себе.
От машины волнами поднимался теплый воздух, неся в себе запах разогретого металла и масла. Она неудержимо притягивала своей горячей мощью, легкой, отлаженной работой. Мальчик завороженно смотрел на это торжество движений, попроситься же вниз, поближе к цилиндрам, у проходивших иногда по мосткам озабоченных механиков в темной одежде, у него не хватало духа.
Отогревшись в коридорах нижней палубы, он обязательно шел мимо котельного отделения. Оно находилось дальше по коридору, за железной небольших размеров дверкой. Дверь была иногда приоткрыта, там угадывалась лестница вниз, а внизу, в полутьме, были видны две топки, из которых пробивалось золотое сияние пламени, слышалось его тугое гудение, отдававшееся в груди и ушах, и доносился острый запах мазута. Освещенные мерцающим светом, виднелись хитросплетения труб, на железный пол капала вода.
Вечером, в сумерках, одевшись потеплее, мальчик опять стоял на корме второй палубы и встречал и провожал взглядом встречные суда. Они перемигивались со "Станюковичем" голубыми блестящими огнями, договариваясь, каким бортом будут расходиться - пассажирские, хорошо освещенные теплоходы и пароходы с доносившейся с них музыкой, и грузовые - самоходки и буксиры, то толкавшие, а то тянувшие за собой баржи. При встрече суда приветствовали друг друга гудками - "Станюкович" мажорным, голосистым паровым, а встречные - кто как мог. Кто отвечал таким же ладным паровым, заглушая музыку на борту, кто - осипшим, а дизельные - густым, низким звуком.
Желто-коричневые колесные буксиры, невысокие сами по себе, имели широкие колеса и оттого издали казались какими-то распластанными по воде коробками, в середине которых за торчащей рубкой угадывалась по выходящему дыму труба. Снизу же, справа и слева, были видны полоски белой, кипящей под ударами мелькающих плиц, воды. Когда пароход проходил мимо, была понятна нелегкая работа этих судов: плыли они медленно, а колеса между тем быстро вращались, окутанные поднятыми брызгами, откуда-то из-под колесных кожухов выходил сырой пар и стлался вдоль бортов, смешиваясь с водяной пылью. Сразу же за колесами образовывались красивые гладкие волны, шедшие вместе с судном и постепенно затухавшие к корме. А над низкими надстройками главенствовала высокая, мощная труба, выпускавшая тяжелые клубы дыма.
Почти над самой водой, под навесом широкой из-за колес палубы, виднелись два-три иллюминатора, освещенных слабым красно-желтым светом. Мальчику очень хотелось попасть туда. Казалось, что такой красноватый свет свидетельствует о ветхости, изношенности этих машин. Как там все устроено? Ведь на буксире нет парадных помещений, как на пассажирском пароходе. Наверное, кругом старое, тронутое ржавчиной железо, остовы ненужных, неиспользуемых механизмов, утечки пара и воды, болтающиеся на шнурах лампочки, дающие столь слабый свет. Корпус дрожит от работы на пределе. Но паровая машина, казалось мальчику, такая же прекрасная, как и на "Станюковиче", только нет сеточных ограждений и можно ходить по всему нутру парохода и рассматривать, и жалеть его, такого старого, но все же мощного.
Провожая взглядом удаляющийся буксир с навешанным на корме бельем, мальчик думал: "Вот, это его последний рейс. Потом погасят топку, команда уйдет, и он долго будет ржаветь у берега, никому не нужный..."
На новом месте, в каюте, спалось плохо. Было жарко от находившейся ниже кочегарки. Болела голова. Сквозь полусон доносились команды по переговорным трубам: "Стоп-машина! Малый назад! Стоп!" и дзыньканье машинного телеграфа. Окончательно проснувшись от толчка в корпус судна, мальчик видел в окне кусок палубы, весь мокрый от начавшегося дождя, в лужах отражался мертвенно-голубой свет каких-то фонарей. Снизу с шипением выходил пар, хлопала вода в стенку. Борт о борт стоял другой такой же пароход. На спасательном круге читалась надпись: "Воровский". По коридору слышны шаги и приглушенные голоса зашедших пассажиров. Случайный стук в дверь, и шаги удаляются. Сиплые от сырости паровые гудки, отплытие. Глаза вновь смыкаются в полусне...
Ранним утром холодно, однако мальчик уже на палубе. В тумане угадывается большой город, но "Станюкович" замедляет ход и причаливает совсем не к дебаркадеру. Необычная баржа посреди реки с двумя сильно дымящими тонкими трубами, расположенными на корме, как на старинных американских пароходах. На решетчатом основании установлены большие баки с надписями: "Дизтопливо", "Топочный мазут", и маленькие: "Машинное масло", "Вапор". Все это сооружение гудит пламенем, шипит и курится паром. - Вот оно что, заправка топливом! На первой палубе открыт круглый люк, в него свешена толстая кишка. Неопрятный матрос, несмотря на утренний холод в одной тельняшке, достал откуда-то из недр палубы длинную металлическую ленту с делениями, она наполовину в мазуте.
Неспешный завтрак в каюте. Чай и бутерброды. Желтоватый безвкусный кипяток берут на первой палубе, в специальном кране рядом с кочегаркой. За окном - широкая, полноводная Волга.
Солнце разогнало утренний туман и остатки ночного дождя. Пароход плывет дальше, отмечая свой путь водяной дорожкой и, где-то далеко позади, несколькими накатывающимися на песчаный берег волнами. Вот дымит таким же мазутным дымом, как и основная труба, небольшая труба кухни. Она недалеко от кормы, слева. На первой палубе вывесили за борт и очищают огромную белугу. Слышен звон моющейся посуды и сильно пахнет едой. Чайки, постоянно кружащиеся за кормой, вдруг бросаются вниз - из кухни, прямо в водовороты от колеса, выплеснули ведро отбросов.
Впереди городок. Сделав широкий полукруг, чтобы встать носом против течения, "Станюкович" ловко причаливает. Машина уже остановлена и кажется, что судно пройдет в нескольких метрах от дебаркадера, но в нужный момент колеса с шумом отрабатывают назад, пустив вдоль бортов два мощных пенных потока. Пароход теряет скорость и всем боком наваливается на причал.
В городах стоянки большие - час, а то и два. Скучающие пассажиры бродят по набережной, покупают малину и смородину, которой торгуют окающие бабки у дебаркадера. Хотя пароход пассажирский, на него загружают и выгружают мелкие грузы - жестяные коробки, ящики. Коренастые кривоногие грузчики сноровисто таскают эти ящики на спине, на "козе". Среди них - молодой паренек, ему явно тяжело, он качается. Уронил ящик, он разбился, рассыпались гвозди.
А на пароходе что-то случилось с колесом. Открыта узкая дверка, оттуда веет холодом и сыростью. Колесо застопорено цепью. В полумраке, над водой, прямо в ажурных конструкциях, сидит механик и размеренно и гулко бьет кувалдой. Обрывок чьей-то фразы: "Ночью бревно зацепили…"
Наконец отплытие. Мальчик смотрит через сетку, как по звонку машинного телеграфа оживает машина. Медленно, как бы нехотя, сделали пол-оборота могучие шатуны и бессильно замерли. В глубине цилиндров глухо вздохнул пар. Повинуясь невидимому механику, колени-рычаги повернули немного назад. Встали. Опять вперед. У мертвой точки почти остановились, но с какой-то поистине человеческой трудностью перевалили ее, и началось пока неуверенное, с замиранием наверху вращение.
"Дзынь!" - Малый! - Есть малый! "Дзынь!" - Средний! - Есть средний! - и пошла размеренная бесшумная работа, вплоть до "Полного", лишь изредка нарушаемая стуком рулевого усилителя, отрабатывающего повороты штурвала.
Тот же исчезающий след то желтого, то черного дыма за кормой, слабое, но все же слышимое через дымовую трубу гудение и шипение топок, частое, сливающееся в один звук, хлопанье плиц о воду, легкое подрагивание палубы. Многие слои небрежно положенной растрескавшейся краски, предательски проступающие кое-где рыжие ржавые капли. Долгая жизнь парохода.
Мальчик сидит в салоне первого класса, где тяжелая мебель из темного дерева, где широкие окна, из которых далеко видно вперед, где так легко и хорошо мечтается.
Но вот в голубом знойном мареве впереди проблескивают золотые маковки - Ипатьевский монастырь. Значит, это она, Кострома. Пора собираться. Значит, прощай, паровой колесный "Станюкович". (Как потом оказалось, навсегда).
----------------
"Станюкович" солидный, красивый, на легкой волне поскрипывает. Одушевленная машина, таинственная кочегарка, почти незаметная пассажиру работа команды. И щемящее, уже тогда доступное мальчику чувство, что все это скоро кончится - пламя, рычаги, колеса, дымы, - так смотри во все глаза, запоминай. Слушай, как отзываются далеким эхом паровые гудки.
Может быть, доведется еще встретиться, хотя бы во сне, и ты погудишь мне, дорогой "Станюкович", а я буду знать, как внутри тебя блестящие шатуны неутомимо вращают гребной вал...

Москва - Кострома

1968, 1971 - 1997

Л. Макаров