От Вислы до Одера

Утренний променад на умывание, принес мне неожиданный подарок. Мой напарник, кочегар Витька Карпасов, улучив минутку, заскочил до меня и сообщил, что старшина снова ходил к подполковнику и с обидой за всех ремонтников высказал ему упрек, что кто-то просвету не видит у паровоза, а кому-то дом отдыха устроили. И глядя на меня более пристально, сказал: - А ты и вправду неплохо устроился. Ишь, как порозовел! Этак еще и зажиреешь, небось со штабной кухни не баланду тебе носят! Думаю, что и колбаса тебе будет ни к чему.

- Постой, это о какой колбасе ты говоришь?

- Да вот дали нам по полтора килограмма копченой колбасы, как доппаек. Вот я и думаю - зачем она тебе?

- Ты это брось. Получи за меня и не трогай, приду - поделюсь.

После завтрака собрался было на боковую, но началась складская работа. Пришлось помочь. Отправить пустые бочки, принять полные, принять в склад карбид, гвозди, ветошь и разные мелочи.

Я уже пятые сутки под арестом. Если бы не вечерние бдения, вынести одиночество нелегко. Я втянулся в режим и уже начал писать историю паровозной колонны - в уме, конечно. Еще при строительстве моста через Вислу попалась мне в руки общая тетрадь, в добротной обложке. К новым тетрадям у меня с детства особое отношение, а первая страница начиналась всегда с волнением - как бы не замарать. И вот эта находка, тетрадь, заставила меня взять в руки карандаш и начать писать дневник, даже с рисунками. И вроде бы что-то получалось и даже неплохо, а вот долго не выдержал. Писать перестал, но написанное решил сохранить. И сохранил. Вынужденное безделье надо использовать для обдумывания своей будущей книги. Мне казалось, что все, что мы делаем, весь пройденный путь, буквально - рельсовый путь, надо обязательно помнить и знать тем, кто не был на войне. Конечно, писателей у нас много, но не каждый знает, что такое паровоз, а тем более паровоз на войне. Подспудно я понимал, что писательство - труд огромный, требующий больших знаний, но тем не менее мысли своей не бросал. И сейчас в тишине "каземата" делаю попытки овладеть творчеством сочинителя. Конечно, не без влияния горьковского начала. От Кости-грузина я перехожу к своим непосредственным товарищам по теплушке. 12 человек - это тоже 12 разных судеб. И судьба каждого слилась волею обстоятельств в одно товарищество. И не каждый, будь на то его воля, согласился бы на некоторое совместное пребывание под одной крышей, но требования военной обстановки обязывали к единодушию. Но и не без того, чтобы при возможности произвести обмен кого-либо на другого кого-нибудь по согласованию с другим отделением. Со временем и подобрался слаженный отряд единомышленников. Между паровозными отделениями всегда происходило своеобразное соперничество: за выправку (что давалось нелегко каждому паровознику), за дружелюбие между всеми бригадами, за смекалку при выполнении трудных задач и особо за чистоту и даже красоту паровоза. Это последнее давалось с приложением всех сил и затрат - как трудовых, так и материальных. Легко ли достать краски, обтирочный материал, инструмент? Надо иметь в запасе баббит для подшипников на случай их плавки, всевозможные заглушки, запасные масленки, электролампочки - и много чего потребно для жизнеобеспечения машины. Очень трудно было с одеждой. Военная форма изнашивалась на паровозе в считанные месяцы, только фуфайки, промасленные до нутра своей ватной начинки, носились год-два. Белье нательное - проблема. Бывало, что старшина просто выпрашивал у военных старшин из ведомого нашим паровозом эшелона. И все же машинист выглядел прилично, кондукторская бригада еще лучше, вот только кочегары, да еще во время своей рабочей вахты, увы, не смотрелись. Но что касается паровоза, тут уж никакие причины в резон не принимались. Хоть последнюю рубаху на обтирку пусти, но чтобы машина блестела. Выкладывайся старшина до предела, изворачивайся как можешь, но чтобы паровоз был в чистоте и уходе. Бывало, что при особо напряженной работе, когда не хватало времени для тщательной обтирки машины и паровоз начинал "тускнеть", старшина объявлял аврал. В несколько часов случайной стоянки все бригадники, и даже проводница, обступали паровоз и наводили глянец. Правда, бывало это не часто.

Если паровоз для каждого из 12 был един и постоянен, то каждый из 12 был со своим характером, привычками, как бы сказать - личностным выражением. Более трех лет в одной теплушке, конечно, сказались на чем-то едином, вроде одного знаменателя для всех, но натура человека все же не машина, отличия присущи. Да и нельзя всех под один "скат" подвести, это будет и неинтересно. Вот, например, Федя Орлов. Поездной вагонный мастер. Это в колонне, а до войны работал Федя в отделении дороги небольшим, но начальником. Дело свое знал по высшему разряду. Работал один, без сменщика. Состав в 120-140 осей принять и проверить за считанные минуты просто немыслимо. Приноровился Федя по мазутным потекам из буксы на ступицу колеса определять надежность смазки. Как правило, не ошибался. Где что-то заподозрит, сядет тут же на тормозную площадку и проверяет на ходу - не задымит ли? Где тормозные колодки на пределе износа, мелом знак особый ставил, чтобы в пункте осмотра не пропустили замену. В общем - мастер без всяких натяжек. И как человек цену себе знает. Есть в нем что-то такое, что приваживает к нему женский пол. Лет ему далеко за тридцать. Есть ли у него семья? Наверное, есть, но особо распространяться о своей жене - в смысле воспоминаний там, или выражений уныния, тоски, не любил. Даже при общем затруднительном положении, в смысле наряда, умел Федя соблюдать себя. Белая рубашечка, добротный пиджак, синие галифе и что особо выделяющееся - это сапоги. Мне кажется, что все его основное показание, это сапоги. На все случаи нашей непоседливой жизни были у Феди сапоги. Выходные, хромовые, слегка, самую малость, в гармошку, сапоги на каждый будний день, из тонкой парусины, есть чисто белые, есть и темно-зеленые. Сапоги для работы и тоже - смотря по сезону - брезентовые или яловые, кирзовых не признавал. Можно ли представить такое богатство в нашей скудости? Любой удивится и будет прав. Откуда сапоги? Все дело в том, что сапоги это самоличной, фединой работы. Своими руками, своей смекалкой, упрямством, упорством - как угодно можно можно выражать свое восхищение подобному ремеслу. И не был Федя никогда сапожником и в роду у него никто сапог не тачал, а вот обнаружился сей талант у вагонного мастера случайно, от нужды. Износились сапожки довоенной поры, а сапожника где возьмешь? Ходить в ботинках Федя не мог, принцип не позволял. Вот и взялся за ремонт сам, а там пошло-поехало. И колодки сам научился делать, и материал подбирать уразумел. А главное - достать все необходимое надо. Кожа, брезент, гвозди деревянные, медные, своего производства, парусина, дратва, да и мало ли чего надо для сапожного мастерства? Освоил, осилил, отладил - и пошли Феде заказы! Многим справил Федя добрую обувку, но не увлекался материальной выгодой. Брал заказы в обмен на товар и тут же товар этот в оборот пускал. Все межпоездное время проводил Федя за своим маленьким верстаком. А вот машинист Волов Гавриил Семенович человек своеобразного склада. Характерный, немногословный, но не угрюмый, даже наоборот: при хорошо отработанной смене выражал свое довольство открыто, и помогала ему в этот момент гитара. Не скажу, чтобы играл он знатно, скорее всего несколько аккордов заменяли ему всю выразительность музыки. Но как уж Гавриил Савельевич умел добавить к этим аккордам струнную перебранку, что получалось очень мелодично, а главное - к песенным словам хорошо подходили гитарные звуки. Как говорил штабной "музыковед", Гавриил Семенович был отличный аккомпаниатор. Гитара и служила нашему Семеновичу для песенного сопровождения. Что было лучше - игра или пение - мы не старались оценивать в отдельности, слушали песни, и некоторые нам очень полюбились. Мне так запомнилась песня про Кольку-кочегара. Никогда раньше эту песню я не слышал, да и товарищи мои тоже. Слова этой песни были просты, доступны в понятии как сами паровозники - без претензий на показушность. Песня эта легко запоминалась и пелась всеми молодыми паровозниками. А мы, кочегары, считали, что сочинялась самим Колькой-кочегаром, а в каком депо - неважно:

Когда-то был, у нас на паровозе

Чумазый парень, Колька кочегар.

В июльский день и в стужу на морозе

Всегда кипел как тульский самовар.

Он приходил с запасом добрых песен,

С улыбкой на устах, как летний май.

Он был всегда так радостен и весел,

что жизнь его плескалась через край.

И заканчивалась песня выполненной мечтой почти каждого кочегара:

Теперь здесь нет уж Кольки-кочегара -

Он машинист, он путь наметил свой.

С Анютой он прекраснейшая пара,

По жизни едут спаренной ездой.

Жена Гавриила Семеновича, проводница нашей теплушки, Полина звала своего суженного Гаврик. Кое-кто пытался так же его называть, но посмотрит Гавриил Семенович в глаза невежи и все ясно - понимал любой, что сглупил в подобном обращении к машинисту. Узнав, что я из детдома, Гавриил Семенович делился со мной и своей очень даже не легкой биографией. Беспризорный пацан двадцатых годов. Не раз принуждался на жительство в детские приюты, но всякий раз бежал. Попадал в бродячие компании разной шпаны и больше того - побывал даже в логове бандитов. Было ему уготовано определенное жительство в изоляции от нормальных людей. Но, как уверял меня, бывший "уголовник", спас его от неминучей тюремной решетки паровоз. Столкнула его при особой нужде судьба попроситься на паровоз, от погони спасался. Пожалел пацана-беспризорника машинист, взял в будку паровозную, довез до места, где бы и сходить надо пассажиру, а пацан вдруг и говорит: дяденька, а можно мне на твоем паровозе остаться? Я все буду делать, я сноровистый, я сильный, не смотри, что такой тощий, я подкормлюсь. Не враз, но принял паровоз бывшего беспризорника, и по-хорошему сдружились. Вот какая история у нашего Гавриила Семеновича. да что говорить, паровоз может любую душу встревожить. Приворожить. А уж как бывало трудно, как бедко казалась судьба паровозного кочегара. Ночь ли, день морозный, в дождь проливной или в метель вьюжную - сидишь на коленках под будкой паровозной, скребком поддувало чистишь. Ветром глаза заметает, продувает до костей, руки коченеют, а надо быстрей, стоянка непредвиденная в графике движения, каждая минута на престиже бригады отзывается, но уголек попался мучительный - что в топку, то и из топки, вот и чистка чуть ли не каждом перегоне. На ходу в тендере работаешь с забитыми глазами, угольная пыль завихривается во все щели одежные, забивает нос и уши вровень с телом, ноздри продуваешь пылевыми пробками, часа два такой работы - вот уже с пылью и кровь выдаешь, раздражение сильное. И кажется в этот момент, что нет хуже доли кочегарской, что паровоз - это твой мучитель безжалостный, зверь ненасытный. Но вот прибыли в конечное депо, привели машину и себя в порядок, кипяточку заварили чаем настоящим, сахарком побаловались, а тут оказалось, что для нас еще поезда нет, значит, есть время и отдохнуть малость. Но сначала с ветошью паровозный скат пройти, дышла протереть - вот и настроение совсем другое. А как загрузились угольком добрым, летучим да горючим - и вовсе жизнь повеселела. С масленкой ходишь да посвистываешь, пока машинист не одернет, не подобает свистеть у серьезного дела, вот что-либо напевать себе под нос - это пожалуйста, это делу не помеха. Вспомнился тут случай, совсем недавний. Вымотался я в тот день до великого утомления. Без десятка километров пробежал наш паровоз целых пятьсот, два тендера угля перекидал я в топку, времени не хватало как следует машину обиходить, но в этот раз было все ладно. Уголек добрый, подшипники теплоты нормальной, вот дело и шло. В движении и усталость не чувствовалась. А был я в этот день за помощника машиниста, можно сказать - держал экзамен на самостоятельность Вот и смена подходит к концу, утро в разгаре. А тут вдруг стоянка подвернулась. Это как на бегу, если враз остановиться - отдышка тут наваливается. Вот у меня так и получилось. Подшуровал я в топку, присел за левое крыло, водичку качаю, инжектор урчит ровно, давление в котле в норме, ноги на масленку поставил, на стекло смотрю. Вот сейчас докачаю до три четверти - и можно отдохнуть. Как я отключился, куда провалился? Ну как бы и не было меня на этом свете вообще. Очнулся от стука шуровки. Смотрю - а это старшина в топку заглядывает, он же и инжектор закрыл. Сижу я и не шевелюсь, в себя еще не пришел, старшина в одних кальсонах из теплушки прибежал. Оказывается, догадался он, что на паровозе не все в порядке, по упавшему накалу электролампочки. Турбинка, дающая свет и в теплушку, уже водой захлебывалась, инжектор воду наружу гонит через вестовую трубу, давление упало в котле до трех очков. Это, я не выключив инжектор, вышел из сознания, вот вода и переполнила котел. И если бы не сохранившийся огонь в топке, да не будь уголек хороший, паровоз был бы потушен. А это уже случай чрезвычайный. Выговор мне влепили за дело. По комсомольской линии. Для паровозника с трехлетним стажем такие промашки недопустимы. В помощниках машиниста меня так и не утвердили, хотя обязанности помощника продолжал выполнять не раз. Мой товарищ, Юрка Игнатов, уже за левым крылом на правах законных, мы с ним из одного депо в колонну записались добровольно, поскольку года наши еще не вышли для военной службы, так вот он как-то сказал : - Как это получается, не пойму, вроде тебя никто не погоняет, над душой не стоит, а ты вертишься как заведенный, за лопату берешься в самый раз, когда требуется, и в топку не глядишь, а чувствуешь, где прогар намечается, и руки сами, без тебя за дело берутся. Выходит, и вправду паровоз тобой командует, повелевает, вроде бы как через гипноз действует. Бывало, уйдешь в поселок, от станции в сторону, обычно на базарчик, иногда и за километр от паровоза. Ходишь, что-то купить надо из продуктов, выбираешь и не волнуешься, что отстать можешь, ведь паровоз под поездом. Со станции десятки гудков доносятся, но тебя они не волнуют. И вдруг - вот он, гудок, это тебя зовет твой паровоз. Не спутаешь с другим. Все бросаешь и через малое время ты уже в будке паровозной.

Утром я сплю долго. Завтрак мне приносят после всех - это по новому распоряжению замполита. А мне и не в обиду, протеста не выдвигаю. Но в это утро разбудили меня задолго до восьми часов. В чем дело? Пришел сам дежурный и дает команду быстро управиться и марш в свое отделение, даже высказался в том смысле, что завтрак мне сегодня вообще не положен, поскольку я уже не под стражей. А все оказалось просто - ведь сегодня тридцатое апреля, завтра большой праздник - 1 мая! Мне амнистия вышла, я поначалу не понял, что это значит - амнистия, а это прощение, досрочное освобождение! Может, ради такого праздника и не получил я должных упреков за свое безделье от товарищей по отделению. Встретили радушно, Витька - так тот вообще в обнимку бросился, но старшина не преминул выговорить за неучастие в ремонте паровоза. Быстро переоделся и со всеми бригадами к паровозу. Вот он, родимый, привычный, не всегда покладистый, не всегда благодушный, но все же свой. Вот и отметины пулевые, их немало по всему скату и телу паровозному, навечно клеймом припечатано. Ох, далек тот Уральский заводской тупик, где впервые наша бригада познакомилась с тобой. Был ты пригнан в первый год войны с Донецкой дороги, разбитый, покореженный, но не оставленный врагу, и восстанавливали тебя дни и ночи, и пришел тот день твоего воскресения, и, дав прощальный гудок заводчанам, отправились мы с тобой к новым ратным будням прифронтовой жизни, и вот ты здесь! За твоей спиной тысячи километров, сотни дней и ночей в безотказной работе, сотни бомбежек и прямых обстрелов. И все же мы на пороге победы, мы дошли до самого Берлина. Жаль конечно, что не удалось побывать в этом проклятом городе нам с тобой вместе, да и одному мне не вышло удачи, да еще и в каталажке побывал за это. Мои размышления прервал старшина: - Ну ты долго будешь гладить это дышло? Ты что как сонный? Или уже сонное состояние для тебя стало привычным ? Давай под скат, тормозные тяги соединить, отрегулировать, воздух от магистрали возьмете, там в канаве стояк есть.

И мы с Витькой целый день занимались тягами, конечно, под контролем машиниста Волова. Польские ремонтники за ночь подвесили последнюю рессору и укрепили буксы. Теперь все надо стянуть , выверить, не один раз проверить, и уже окончательное регулирование будет после полной сборки сцепных и поршневых дышел. В общем, работы еще на неделю.

Моя постель на верхней полке, в углу теплушки, имела мало отличий от покинутой и ставшей почти привычной, "камерной" лежки. Вставать теперь надобно по распорядку, то есть рано, завтрак тебе никто не принесет, уже забота, и нет вечерней дозы воспоминаний. Просыпаюсь от боли головы. Это Витька Карпасов тянет меня за волосы и кричит: - Колька! Вставай! Наши Берлин взяли! Вставай!

- Ну что ты разорался? Отпусти волосы, больно!

- Я тебе говорю, что наши Берлин взяли! Ты что, не схватываешь?

- Ну и дурень, стоит из-за этого человеку голову отрывать? Что в этом особенного? Наши давно в Берлине, и вообще война, считай, закончена. Это же ясно.

Но за вагонной стенкой творилось нечто необычное. Крики, выстрелы, огневые всполохи - это в небо летят ракеты. Из всех теплушек народ вывалил, обнимаются, целуются, даже плачут. С площадки бронепоезда то и дело взлетывают ракеты. Кто-то кричит : -Эй! Богатыри! Вдарь зенитками! Не жалей! И точно - ухнули тут четыре ствола, вот это был салют! А над городом сплошное зарево! Думаю, что в этот остаток ночи боеприпасов расходовано на хороший бой. А казалось бы - что в этом факте непредвиденного? Как только наши войска ворвались на окраины Берлина, его судьба была решена. И если не сдались немцы в каком-то Рейхстаге, то это никак не могло быть препятствием к падению Берлина. Да что там говорить о последних защитниках обреченного города? Ведь наши паровозники были отправлены в Берлин 22 апреля - это о чем-то говорит? Но вот поступает официальное сообщение, и люди восприняли это как неожиданную новость. А надо думать, что всеобщее ликование народа произошло не только о взятии столицы немецкой - здесь уже было торжество полной Победы! Уверенность в этом и вылилась выражением такого радостного чувства. Если добавить к военной победе и наш ежегодный государственный праздник - 1 мая, то вот и полная гармония торжества! И все же получилось так, что торжествовали мы по случаю взятия Берлина на день раньше, на Родине этот день значился - 2 мая. Наступивший день, конечно, был нерабочий. Это был первый нерабочий день со дня формирования колонны. Не работали и польские мастеровые, хотя на работу вышли все. Но после обеда старшина нашел повод обязательно что-то сделать на паровозе. Не было приказа, не было распоряжений из штаба, но все как один вышли на ремонт. Работали от души. Работали весело. Поляки, не ушедшие домой, также с радостью трудились до позднего вечера. Это была трудовая вахта в честь скорой и полной Победы.

У нас еще была надежда побывать с нашим паровозом в Берлине, пусть даже после окончания войны. Наш паровоз должен быть готов как можно спешнее.

5 мая наш паровоз встал под поезд в Познани-Западной. Тот короткий пробег от мастерских до поезда и был проверкой на ходу. Приближающийся день победный не ослабил поток воинских грузов. В основном эшелоны шли под литером "БП" - боеприпасы. Количество боепитания, идущее на Берлин, было неимоверное. На участке от Познани до Франкфурта-на-Одере, по словам нашего замполита, работали 17 паровозных колонн. Это более 500 паровозов. Здесь нам встретилась 63 колонна. Я узнал нашего деповчанина, теперь уже помощника машиниста, Алексея Васильева. Его паровоз не имел поездную бригаду, и располагались паровозники в двухосной теплушке. После нашего просторного четырехосного вагона мне ихнее жилье не показалось. Все же женские руки даже на войне могут обустроить временное жилище уютно и по-домашнему. Здешняя весна как наше лето. Яркий, солнечный, теплый день. Мы идем на Франкфурт. Сегодня наши мостостроители заканчивают восстановление моста через Одер. Мы должны привести поезд уже на левый берег. Впереди нас десяток эшелонов, и все с боеприпасами. Немцы дерутся яростно. О плене в этих боях речи нет. Последние дни войны унесут еще немало наших бойцов. Но в бой рвутся, стремятся в самую гущу наступательных войск. Нам, паровозникам, казалось, что такое скопление живой силы не может вместить даже самый громадный город. Непонятно - куда деваются раненые? За последние несколько дней наши паровозы вывезли десяток санитарных летучек. Говорят, что госпитали располагаются в немецких помещениях. Вывозятся только тяжело раненые.

А вот и станция - Реппен. Здесь закончился мой неудавшийся поход на Берлин. Отсюда есть рокадная железная дорога на Кюстрин. Оставалось мне совсем немного до Берлина. Наша смена заступила как раз перед мостом, на правобережном Франкфурте. Мы проезжаем мост, который видел я еще в первый день взятия этого пригорода. Разгружаемся в самом городе, дальше пока хода нет. Нет до Берлина пути, но путейцы дело свое знают, диву даешься, как это надо ухитриться, чтобы передвинуть рельс и закрепить его вновь на металлической шпале? Но освоили, они просто молодцы! На скорости хода чувствуешь, какова постель железнодорожного пути. Металлические шпалы имеют корытообразную форму, прикрывающую собой щебеночный балласт, чистый, незамаслянный, как промытый. Перестук колесных пар отзывается только звуком, четким, гулким, без жестких ударных ощущений. Что ни говори, а путь завидный! Но это металл, сколько же его надо? Старшина говорит, что никогда у нас не будут металлические шпалы, и это не от бедности вашей, а наоборот - от богатства, от богатства лесом, и не очень-то железные шпалы выгодны, крепеж нужен постоянный, ржавчина ест, если случись прогиб, то выбрасывай шпалу, да и жестко для колес вагонных и шуму много. Наши шпалы хорошей древесины, доброй пропитки лежат под рельсами до пятидесяти лет, простоит ли железка столько? Деревянная шпала мягкая, тихая, если и будем менять дерево, то вернее всего на железобетон, да и то не всегда выгодой обернется. Из десятка отлитых бетонок не более пяти в дело идут, остальные или выбрасывай совсем, или по тупикам укладывай, брак получается. Во Франкфурте задержали наш паровоз для маневровых работ. Большая половина станционных путей не перешита, пути заняты сплошь вагонами, паровозами, и все в хорошем состоянии, но брошенные из-за неимения железнодорожников, для наведения порядка на немецкой колее идет срочная формировка обслуги из числа бывших железнодорожников, находящихся в армейских частях. Людей выискивали и добровольно, и принудительно. Снимали даже с автомашин, из танковых экипажей, лишь бы человек был знаком с техникой. Только с машинистами был полный недобор. Видя такое положение, мы могли догадываться, что же делается в самом Берлине, где, как говорят, громадный железнодорожный узел из десятка сортировочных парков. Вот для чего и послали наших паровозников, когда немцы еще удерживали половину Берлина. Но, как потом выяснилось, в Берлине навели порядок быстро с помощью самих немцев. По призыву властей города явились все способные еще работать пенсионеры-железнодорожники. Пришлось нашему паровозу подавать вагонами вперед целый наливной состав. Путейцы дали добро на полный перегон, на маленькой, уже пригородной станции устроили сливной пункт для горючего. В свободное от работы время я ходил по путям, меня интересовало все обустройство немецкого железнодорожного транспорта. Отличий немало. Начиная от автосцепки и кончая приборами сигнализации. Поражала чистота, порядок на путях и в междупутье, хранение путевого инвентаря - все тщательно вычищено, покрашено, сделаны специальные ящики-стеллажи, и все это под небольшим навесом. Стало даже завидно. Но, подойдя к паровозу, был я сильно удивлен. Машина не смотрелась. По нашим понятиям, паровоз был просто грязным. Незаметно, чтобы обтирочные концы были на паровозе в чести. Как же так? Непонятно. Оказалось, что в этом деле - соблюдении машинной чистоты - у немцев, как и у поляков, порядок един. Обтиркой машины занимаются специальные люди в каждом депо. И пока паровоз не прибудет до места своей экипировки, никто из бригады к машине с концами не подойдет, да немецким паровозникам в поездку дают только клочок бумажной салфетки для рук. А паровозы все же сработаны хорошо.

Пришлось нашему паровозу проехать с небольшим составом и в сторону северного направления от Франкфурта, по левую сторону от Одера.

И не мог я предвидеть, что в ближайшее время ждет нашего паровоза

удивительное приключение.

А пока мы работаем вдали от штаба, и есть причина вернуться в мастерские. Что-то стал греться поршневой подшипник левой стороны. Тот же самый, что когда-то, более года назад, мы расплавили. Сейчас нет нужды делать ревизию и переплавку подшипника кустарным методом, как мы вышли из подобного положения тогда, и мы направляемся в Познань. Были задержки по пути, но в ночь под 8 мая наш паровоз встает на канаву в корпусе мастерской. А утром - официальное объявление о капитуляции Германии. Пришел день Победы!

В день взятия Берлина выражение радости нашими колонниками, да и

вообще всеми советскими людьми, находящимися на чужой территории, было взрывным, неудержимым порывом восторга. Мы знали, что вот-вот Берлин падет и, проявляя сдержанность на полученные данные о все сужающемся кольце нашего окружения берлинской группировки, вдруг сорвались при захвате последнего оплота гитлеровского убежища. Была хаотичная стрельба, крики и ракеты ,и все это каждый выражал от себя, без организованного настроя. Но в этот Великий день было почти все так же, но только в начале. Кто-то взял на себя общее дирижирование стрельбой в небо. Днем, не ночью, все на ногах, и весть о Победе пришла, конечно, накануне. Были и ракеты, и залпы сотен орудий, но появилась согласованность. Все же мы находились за пределами нашей страны и должны показать значимость этой Победы.

Было объявлено, что в Познани состоится военный парад и митинг. Увольнительную дали всем, кроме дежурных, конечно. Город со дня нашего первого посещения немного прибрался. Наполнился людьми и городским бытом. В этот день количество жителей превышало возможности их размещения, но многие копались в развалинах, надо думать - своих жилищ, стараясь как-то обустроиться к зимним дням. По вполне расчищенной и широкой центральной улице проходили наши войска. Правда, пешим строем никто не шел. Много военной техники, танков,орудий, самоходок, и пехота на студебеккерах. Поляки смотрели во все глаза. А когда прошла небольшая часть из состава первой Польской Армии, стоящие на обочине проезжей части жители города не выдержали, бросились к своим жолнежам, солдатам. Строй в какой-то момент нарушился, задние, не поняв, в чем дело, напирали, но вскоре все пришло в норму. Хотя солдаты этой части и были расквартированы в этом городе и жители видели их ежедневно, но в этот победный день поляки были горды, что в освобождении Польши и в великой Победе есть доля и польских воинов. А придя в свое расположение, мы были несказанно удивлены. На всей свободной призаводской площади откуда-то появились длинные столы, уставленные разнокалиберной посудой, все наполненные закуской, и, конечно, под закуску были бутылки с вином, и десятки женщин, как наших колонниц, так и полячек, ходили по рядам этих столов и все чего-то подкладывали. Собрались все ремонтники, прибывшие к этому часу колонники от своих паровозов, заводские слесаря, мастера, руководство, штабные наши командиры, в общем - народу собралось не перечесть. Садились за столы своими отделениями, кое-что добавляя из запасов своих теплушек. Польские товарищи принесли из дому немало вкусных вещей, многие жили в ближайшем селении и имели свое подсобное хозяйство. Трудно было угомонить такое "столотворение", и догадался один из наших штабных дать команду близ стоящему паровозу дать гудок - один длинный, один короткий - сигнал бдительности. Все замолкли, и в минуту тишины слово взял наш замполит, Витягин Николай Васильевич. Говорил он недолго, задним было плохо слышно, невдалеке проходили поезда, появился опять словесный гул, и наш замполит крикнул: - Ура! - Все подхватили и с чувством опрокинули свои кружки, стаканы, чашки и даже настоящие рюмки! А вечером, уже в потемнении, был настоящий салют, правда, в городской черте, но видимость была отличная. Мне показалось, что даже поезда перестали идти в этот вечер, "надоело", наверное. Не расходились долго, много пели, появились и гармонисты, нашлись плясуны, в общем, был настоящий праздник, почти как в мирное время. И гадали наши колонники: долго ли нам здесь еще быть? Скоро ли по домам, по своим родным депо? От шумного застолья, от восторженных тостов, от громких и порой спорных разговоров перешли к рассудительным беседам, к задушевным раздумьям. Считали километры "горячих" дорог, считали потери своих товарищей, и считали потери своих железных соратников-паровозов - да-да, паровозы были нашими соратниками в этой страшной и долгой войне. От их надежности, от их выносливости и покладистости зависела и жизнь человека, не только своих паровозников, но тех, что за спиной, в десятках вагонов, которых надо доставить до места разгрузки. Пожилые колонники разговоры вели о долгой разлуке с домом, с семьей, о том, сколько предстоит трудов по устройству мирной жизни. У многих разрушено полностью родное жилище, это больше всего коснулось железнодорожников Белоруссии, где от поселков и депо почти ничего не осталось. На утро, вопреки ожиданиям начальства, на лицах паровозников не было лучистых улыбок. В чем дело? Почему так неразговорчивы стали наши колонники? Должно быть, не выспались. Почти всю ночь провели в отрешенных от настоящего положения думах. Работу делали по инерции, по привычке, но как-то без горячности, более спокойно, что ли. А что здесь гадать! С людей свалилась враз вся трехлетняя напряженность, неимоверная усталость, вечное ожидание смертельного удара, будь то с воздуха, или из леса бандитским выстрелом. Взрывом мины под рельсами, или снарядом из дальнобойной пушки. Все это ушло. И не сразу свыкнешься с мыслью, что можешь спать спокойно и не смотреть в небо с беспокойством, если оно чистое на ночь.

Подшипник мы заменили, заодно прошлись по всем подвескам под скатом и к вечеру вышли на контрольную. И любопытно было знать, что мы повезем теперь? Какие поезда пойдут в сторону Берлина? Встали под поезд санитарного обеспечения. Личный состав госпиталя. Этот поезд, конечно, очень нужен. В Германии много наших раненых, и пришлось добавлять врачебный персонал из тыловых госпиталей. Поезд поведем почти до самого Берлина, но уже и в самом Берлине появились наши паровозы. Шли с хорошей скоростью и без задержек. Выясняется интересная вещь. Почти на каждой станции стоят литерные эшелоны. С боеприпасами. Они уже не нужны. Их судьбу решают. Только после войны, в мемуарах наших генералов, можно было узнать, сколько же мы подвезли боепитания на всю берлинскую операцию. Цифры поражают всяческое воображение. Маршал Жуков Г.К. приводит такие данные: только в первый день наступления на Берлин было произведено один миллион 236 тысяч выстрелов. 2450 вагонов снарядов. Оставив эшелон под разгрузкой, мы взяли поезд, где-то под Берлином, с разбитой военной техникой. В основном это были немецкие тяжелые танки. Их подтаскивали с поля боя тягачами к погрузочной платформе. Мы с другими паровозниками решили посмотреть эти чудовища. Такие громадины нам еще не приходилось вывозить на переплавку. У одной самоходки был просто вырван весь борт. И это при толщине брони в 100 миллиметров. Заглянув в дыру, я вдруг не поверил своим глазам: внутри этой крепости находился экипаж. Все сидели на своих местах. Только середина, пробитая болванкой, смяла одно место вместе с танкистом-немцем. Но все сидевшие были совершенно обуглены. Люди сидели спекшиеся с металлом, сохраняя свою форму. Жуткое зрелище, - дыра была велика, можно было просунуть голову. Мой друг, с другого паровоза, Юрка Игнатов, чем-то подцепил голову сидящего танкиста, и она легко соскочила с туловища. Черная корка вмиг отлетела, и на нас глянул белый, оскаленный череп. Мне говорили и раньше, что видели не раз при загрузке сгоревших танков не вынутые трупы экипажа, вот я и сам увидел это. Такое не забудется. Это война в полном понимании. Где-то в далеком тылу нашей страны при разделке этой махины перед загрузкой металлолома в мартен заводчане примут этот "подарок" войны.

На последних рубежах защиты Берлина немцы выпустили на поле боя свои последние резервы мощной бронированной силы. Все тот же знакомый зверинец: "ТИГРЫ", ПАНТЕРЫ", СЛОНЫ" и сундуки "ФЕРДИНАНДЫ". Но наши уральские самоходки и пушки неплохо справлялись с разделкой на металлолом и[ новых моделей танковой техники. Мы с удивлением рассматривали усиленную огнеупорным цементным раствором лобовую часть броненосцев. Вес такой махины достигал 60 тонн. Впрочем, нашим вагонникам к таким мерам не привыкать, прославленные "КВ", самоходки "ИС" тоже "штучки" хорошие. Но вот попались такие громадины, что пришлось снимать по частям верхнюю половину: орудийную башню и боковые щиты брони. Мы, железнодорожники, диву давались, глядя на этих мастодонтов. Все же наша взяла! Подбить такого зверя тоже надобно иметь силу великую! Но что примечательно, все машины попадали в плен только обездвиженные - дрались немцы у стен своего Берлина по-зверски. Под погрузку разбитой военной техники подавались десятки составов. Пришло время делать генеральную уборку на полях сражений. Наши заводы получат свой металл с добавкой знаменитой крупповской стали. Мы вспоминали, как в Заволжье, под Сталинградом, собирали металлолом другого вида: наши разбитые бомбами паровозы - их тоже набиралось на многие сотни тонн.

Довелось нашему паровозу побывать и на самолетном кладбище. На боковой ветке, в десятке километров от главного пути, был у немцев небольшой завод по разделке и переплавке алюминиевого металла от разбитых самолетов. Свозили их сюда со всех мест. Резали, прессовали в блоки и плавили по особой технологии. Завод, как видно, давно не работает и самолетов разбитых набралось невероятное количество. Было среди немецких немало и наших краснозвездных машин. Груз легкий, пустотелый, пресс не работал, поэтому грузить было выгоднее в крытые вагоны, которые набивались рваными кусками, до крыши. Отправляя в родные края эти осколки войны, работники тыла армии в какой-то мере восполняли потери нашей промышленности в металле. Теперь сталь военных машин будет переплавлена на другие, более необходимые для разоренной страны, "лошадиные силы".

Война закончилась, но Берлинское направление мы все еще считали фронтовым. Вот только изменилась поездная ситуация - к последним рубежам передовой линии пошел порожняк. И не только за ломом и военной техникой - сотни эшелонов загружались людской силой. Настало время освободить наших славных бойцов от оружия и погон. Многие тысячи солдат ехали по домам. Шла массовая демобилизация. Поездов не хватало. Ехали на автомашинах, шли пешим строем, на трофейных бесчисленных повозках, - Домой! В Россию!

Скоро придет и наша очередь. Колонники готовятся, и прежде всего приводят свои паровозы в полный рабочий вид. Ремонт, промывка, покраска. И хотя бегают наши паровозы без отдыха, но поочередно встают на канаву для выполнения намеченных работ. Прибыть в Россию мы

должны в полном "боевом", работы предстоит не мало!

И думает колонник о том, что возможно дадут ему малость отдыха, ведь

почти четыре года без отпуска, без выходных. И уж выспится он! И заберется в лес, на речку, на рыбалку, по грибы-по ягоды! Дадут, наверное? Неужто не заслужили? Потрудились наши паровозники

славно. Не может нас миновать заслуженная доля Победителей! В теплушке только и разговоров о будущей мирной жизни. Политрук наш, Николай Терентьевич, говорит: - И будем мы жить, товарищи, невероятно счастливо! Все порушенное войной восстановим в лучшем виде. И будет наш труд в большой значимости в этом деле! И не забудутся годы, проведенные в нашей теплушке. И поставим мы одну теплушку из многих в полном обличии где-нибудь на постамент вместе с паровозом как память, как историческую реликвию! И пройдут годы, и придет бывший колонник со своими внуками в эту теплушку и расскажет, как жили, как войну вели, и ей-Богу, сам удивится прошедшему!

Что и говорить, настроение у колонников "чемоданное". Да ж и то надо принять во внимание, что уже готовится польское железнодорожное руководство к принятию всего транспортного хозяйства в свои руки. И действительно, не можем же мы со своими паровозами быть здесь надолго. Две работающие колеи разных типов не всегда стыкуются в общем порядке, зачастую даже мешают друг другу. В общем, пора по домам. И кто бы мог предположить, что на последних днях пребывания в Германии доведется нашему паровозу быть причастному к раскрытию тайников подземного "Третьего Рейха". ^

Мог ли я предположить, что мне, простому кочегару паровоза, придется увидеть такие вещи, про которые мало кто мог знать из находившихся в то время в Германии советских людей. После войны появились публикации о том, что в фашистской Германии треть всей военной промышленности находилась под землей, где действовали сотни тайных заводов. Разговоры об этом иногда заводились в среде польских ремонтников, но как? Что? Где? Толком никто не знал. Так вот, наш паровоз был, видел, узнал. А лично мне довелось особо проявить в этом знакомстве излишнее любопытство. Но все по порядку.

В один из обычных дней, отцепившись от поезда во Франкфурте, как всегда пошли на экипировку. Ну, дело известное - уголь, песок, смазка, вот чистка топки нас нисколько не волнует, домбровецкие угли вообще дали нашим паровозникам почувствовать, что такое работа на паровозе с добрым угольком. Это просто радостное состояние при приеме смены, на ходу, с любым весом поезда, это иной настрой между членами бригады, большее внимание паровозу, его чистоте. Это то, что может только присниться нашим товарищам в далекой России. Так, вот, сделали мы, что требуется, и идем к контрольной ожидать поезда. В этот момент прибегает посыльный и просит старшего машиниста к телефону. Ушел старшина, а мы гадаем, что нам еще предстоит? Вызов на переговоры всегда что-то предрекает. Через какое-то время приходит наш старшой и объявляет нечто загадочное, он сам даже не совсем понял, что это такое. В общем, по рекомендации службы военных перевозок, связанных с руководством колонны, прикомандировывают наш паровоз особой воинской части для выполнения спецзадания. Что и как - узнаем на месте. С контрольной выходим под поезд. Судя по вагонам, ничего особенного не замечаем. На паровоз даже связи не провели. Приходит сам начальник эшелона и просит

старшину познакомить его со списком личного состава паровозного отделения. Ну, это тоже не новость, бывает очень часто. На вопросы командир не отвечает, как мы поняли, он и сам мало что знает. Поехали. Этот участок пути нам доселе не ведом. Путь перешили совсем недавно. В стороне от главного направления. Проезжаем чистенькие станции, почти без разрушений. Все боковые пути забиты западным транспортом. Попадаются и паровозы, но холодные. Дело к вечеру. На одной из станций получаем распоряжение: стоять до утра. Оказалось, это наша конечная, дальше пока хода нет, путь не перешит. Редкие минуты спокойной стоянки. Вдоль состава прохаживаются часовые. К паровозу тоже приставлен охранник. Нам не привыкать к подобным ситуациям, вот только не понятны такие действия, когда война закончилась. Что-то тут не совсем обычное. Ладно, утро вечера мудренее. Машина в порядке, снаружи нас охраняет часовой, можно и подремать на законном основании.

С рассветом приходит наш главный кондуктор, Николай Терентьевич, с ним военный комендант станции. Это уже интересно - комендант -редкий гость на паровозе. Получаем команду: вывезти эшелон за выходные стрелки и следовать по указанию самого коменданта. Подготовили поезд, в смысле заполнения воздушной магистрали, и вытаскиваем состав, как велено. Идем дальше на тихой скорости и видим еще стрелку, и подле нее стоит сигнальщик, солдат. По нашему запросу переводит стрелку, и паровоз тянет поезд на боковую ветку.

Путь идет резко в сторону от основной магистрали. Через пару километров видим преграждающие путь металлические ворота с глухой оградой в обе стороны.

Утро в полной мере, встает солнце. Проезжаем открытые ворота, успеваю заметить чуть сбоку ворот красочный щит на столбе. Такие видел в рыцарских романах - форма, геральдика, разные узоры. Загадка. Я сижу с левого крыла, за помощника машиниста, зорко наблюдаю по сторонам, -заметно, что колея проходит в лесу. Деревья своими ветками касаются паровоза, хлещут по будке машиниста как вениками. По сторонам пути сплошной сосновый лес. Но судя по точным рядам деревьев, лес рукотворный, высаженный по задумке человека. В лесу - что в парке, даже подметено и игольник лежит в аккуратных кучках. Небольшой мостик заставляет деревья отступить от колеи, но что за хитрости человеческие - на столбах натянута маскировочная сетка с пучками каких-то метелок, укрепленных в ячейках. Все ясно - это чтобы с самолета не видно было железную дорогу. Вот теперь понятно, почему деревья так близко к паровозу, почему не видно под рельсами шпал, да и сами рельсы не блестят.

Замечаю в лесу странные сооружения. Комендант объясняет старшине, что это кормушки для оленей, их в этом лесу полно. Лес - это частное владение, для посещения запрещено кому бы то ни было. Но все это маскировка, как и сетка над дорогой. На гербе указано, кому принадлежит эта территория. В Германии частная собственность охраняется законом. Так что по грибы сюда не заглянешь. Конечно, маскировка колеи здорово нарушена путейцами при перешивке пути, но это уже не суть важно. Медленно продвигаемся по этому загадочному лесу километров двенадцать. А вот и конечный пункт. Небольшая станция с несколькими путями. Есть и водонапорная башня. Есть погрузочная платформа. Несколько маленьких домиков для станционных служащих. Подробности пока не ясны, но понимаем, что все строения подчинены тем же правилам маскировки.

Прежде, чем с нами проститься, комендант просит старшину пройти

всем в теплушку для важного сообщения. Всех отдыхающих, конечно, подняли на ноги, и выслушали то важное, что сказал нам комендант. Наш паровоз пробудет в этом месте в течение 10-12 дней. По лесу

не шататься, от паровоза далеко не отлучаться, но любопытства ради кое-что посмотреть можно под ответственность старшины. Наша задача - способствовать вывозке особо секретного фашистского подземного завода. Воинская часть, предназначенная для выполнения этого задания, обеспечивает погрузку, а наша задача - производить нужные маневры и выталкивать составы вагонами вперед за пределы этой зоны. Тут же будем принимать порожняк. Можно считать, что нам повезло увидеть невидимое. Подписки с нас брать не будут, но все же не следует об увиденном распространяться в ближайшие год, два. Береженого бог бережет - сказал

напоследок комендант и пересел в подошедшую на соседний путь бронеплощадку - его личный транспорт.

Пока еще все не разошлись, наш политрук высказал старшине обеспокоенность по поводу наших запасов продовольствия. Наше отделение должно было получать сухой паек, как обычно, на месяц, но эта задержка лишает нас такой возможности. Старшина выразил надежду, что постарается что-нибудь выпросить у военных. Так всегда бывало, и мало кто нам отказывал в поддержке в трудные дни. Но надежды старшины не оправдались. Военная команда была собрана в спешке и запастись продуктами также не смогла.

Со дня на день ждут прибытия большого начальства и с ними, по всей вероятности, прибудет пищевое довольствие. А может и не прибудет? Если говорить прямо, то у наших бригадников и на пару дней не набрать шамовки. Вот тебе и спецзадание. Вот тебе и причастность к раскрытию тайн Великого Рейха. Голодными будем историю прошедшей войны ворошить. Как выходили из положения, расскажу по ходу всей этой истории, чтобы

не терять нить повествования.

Сменившись с паровоза, в первый день нашей командировки я, не переодеваясь, решил высмотреть, что же такого секретного в этой

зоне? Знаю по опыту, что в подобных случаях замасленная паровозная

одежка лучший пропуск по территории охранения. Ну, хожу, смотрю, ничего пока особенного не вижу. Выхожу со стороны погрузочной площадки - и тут глаза мои полезли на лоб! Не от страха, а от невероятного изумления. Со стороны окружающего станцию редколесья по узкой, даже очень узкой колее железной дороги, пыхтя и напрягаясь, движется маленький, ну совсем игрушечный паровозик. Он тащит за собой несколько соразмерных с ним платформ, на которых находится груз невероятных размеров! Громадные ящики подминают под собой габариты платформы. Кажется, что эти кубы катятся на своих маленьких колесиках, которых и не видать вовсе. Паровозик как ни тужился, но взять малую пологость все же не смог. Составчик встал. Не раздумывая, я ринулся к паровозику. Часовой у края площадки даже не подумал меня задержать, я же паровозник! У двухосного паровозика хлопотал чумазый машинист. Он на чем свет стоит материт какое-то начальство, выглядит совершенно растерянно, и на мое присутствие даже не обратил внимания. Но взглянув на мою

фигуру, выразил полное дружелюбие.

- Ты что, случаем, не с паровоза? - И получив мой ответ, прямо обрадовался. - Ты понимаешь, посадили меня на этот самовар, и давай, говорят, рули. Да я же водитель танка, - говорю, - а мне отвечают, что с танком можно подождать до следующей войны, а по всей видимости будет это не скоро, а вот на паровозе поработаешь. Ничего, освоишь! Вот и осваиваю. Нашелся здесь немец один. Не стал удирать вместе со всеми, работает на водокачке. Привели его ко мне, показал он мне, как воду качать в котел и когда что надо делать. Остальное, говорит, сам сообразишь. Вот с его голоса и начальство наше мне тычет. Заходим мы с ним в будку машиниста, а почему, я говорю, заходим, потому что поднял ногу на одну ступеньку - и ты на паровозе.

Чистота в будке идеальная. Арматура блестит. Приборы вполне "взрослые", да и инжектор не игрушечный. Такие у нас на "овечках" установлены, давление котла до 12 атмосфер, как на нашем паровозе! Вот тебе и малютка! Так чего же ты не понимаешь, машинист? Это я про себя говорю. В топке вообще порядок, видно, старательный попался танкист, не зря на него начальство понадеялось. Я и говорю: - Слушай, механик, у тебя же все в норме. А растянулся ты, как мне кажется, по причине непосильного груза для такой машины. - А я что говорил! Еще когда с места брал, высказал сомнение, что тяжеловат состав. Так мне составители такого наговорили, что хоть танк свой цепляй, а вези. Осадили мы немного назад, подсыпая на рельсы песочку, и с ходу взяли эту пуповину дорожную. Поставил танкист свой состав к разгрузочной платформе, отцепил и намеривается ехать в обратный путь. И напросился я с ним в поездку. Согласился он с удовольствием. И многое я узнал в этот день.

Звать бравого танкиста-машиниста Петро Черныш. Лет ему без

малого 23, где-то на четыре года старше меня. Воюет с сорок второго, сменил, наверное, десяток танков, и всего одно серьезное ранение - это когда весь экипаж сгорел заживо, а он в нижний люк выполз с обгорелой спиной. Задрал он замасленную гимнастерку, и увидел я нечто ужасное. Сине-красные рубцы, как веревки идут полосами через всю спину. Редкие куски чистой кожи только подчеркивают наросты растущего нового покроя, а как же можно с такими последствиями продолжать войну?! А Петро смеется. - Ты бы видел, как меня в госпитале даже перевязывать нормально не могли, орал я благим матом. И отправили меня в самый глубокий тыл, в Сибирь! Дескать, к фронтовой службе я уже отношения иметь не буду. И знаешь чем вылечили? Можешь вполне и не поверить. С лекарствами, сам знаешь, трудно было, йод, мазь стрептоцидовая на все случаи, ну там таблетки разные, в общем, туго с излечением, тем более с моим ранением. 40 процентов кожи выгорело на спине. И представь себе, меня не только вылечили, но вылечили быстро! То, что ты на моей спине сейчас увидел, это же уже все заросло. Но если бы я еще раз наведался к тому доктору, который меня и на ноги поставил, так и следов бы не осталось. Вот будет время, доскажу, в чем оказался секрет моего выздоровления. Видишь, подъезжаем к месту.

За разговором я и на сторону даже не смотрел. Заметил только ту же сетку, что и над подъездной ветке была.

И вот свободная площадка. Пути идут по кольцу и подходят к самой

стене из больших бетонных блоков. Стена высокая, мощная. В середине ее вход в тоннель. Массивные задвижные ворота, из темного чрева выходят рельсы. Такая же узкая колея. На площадке уже стоят несколько груженых платформ. Из тоннеля показывается странный локомотив, вначале я даже не понял, что это такое. Стальная коробка с втиснутой в нее местом для водителя-машиниста. Ростом чуть выше метра, шириной такой же, длиной чуть больше, но силы, видать, не малой. И вот этот "конек-горбунок" вытаскивает очередную платформу с большим ящиком. Смотрю, за платформой, другой, такой же тягач в роли толкача. Сноровисто и точно водители сцепили в состав шесть "упаковок" и тут же смотались в тоннель. Петро, машинист, и говорит мне: - Пойдем Колюх, проверим все как следует, а то у меня в первый день один ящик чуть не упал на откос. Идем мы вдоль состава и замечаю я, что на каждом ящике проставлена целая таблица данных. По-немецки я кое-что помню из школьной программы, и быстро нашел данные о весе "упаковки". И насчитали мы с Петром в шести ящиках 89 тонн. Решили, что достаточно, надо ехать. Главное - это то, что в составе нет тормозов.

Приготовились мы к отправлению, ждем сопровождающего с документами.

Достает Петро хлеб, полколяски сухой колбасы, мне выделяет половину и сидим мы, жуем с аппетитом, запивая кипяточком. Тут я попросил рассказать, что ему известно об этом тоннеле и можно ли туда пройти посмотреть?

- При случае обязательно сходи. Я уже два раза был, но далеко не проходил, паровоз оставить не могу. По разговорам составителей и трофейщиков, в этом подземелье целый железнодорожный узел. Ты видел, какие локомотивчики там работают? Это аккумуляторные электровозы. До чего же ушлые эти немцы! Так у них все аккуратно устроено, такой порядок, что нам просто необходимо это все перенять. В тоннеле, увидишь, рельсы прикреплены к металлическим шпалам и звенья составляют ровно шесть метров, крепятся между собой на специальных замках, можно разобрать и собрать за считанные минуты. Конечно, больших залов, как представляется завод, там нет. Все установление в самом тоннеле. К одной стороне станочное оборудование, к другой - колея железной дороги. В общем, думаю, что сам все увидишь. Тут я вопрос задаю: - Скажи, Петро, а те, кто там работал, они что, там и жили? Ведь поселка здесь не видать? -В том-то и дело, что рабочие на этот завод ездили аж из самого Берлина! Представляешь - сорок два километра тянется главный вывозной путь в тоннеле. Для пассажиров есть и специальный вагонный парк, сам увидишь. - Послушай, Петро! Значит, ваша часть здесь уже давно работает? -Прибыли мы сюда еще по немецкой колее. Наши вагоны и сейчас стоят на не перешитых путях, в дальнем тупике. А до нас тут был батальон охранения. Тревожились наши начальники спецкоманд, как бы

немцы-диверсанты не взорвали весь завод. Ведь он целеньким к нам

попал. Немцам удалось только у самого Берлина взорвать тоннель. Конечно, я не все знаю, но вот про вашу прибывшую команду догадываюсь, что задача совсем другая, чем заботиться о скорейшем вывозе завода.

Разговоры наши были прерваны, пришел сопроводитель груза, и мы отправились к большой колее. Я с удовольствием кочегарил и не переставал удивляться величине всего устройства паровозика. Тендер для

угля представлял собой обыкновенный сварной ящик, вплотную приделанный к будке машиниста. Его емкость не более тонны угля. А баки для воды расположены по бокам котла, на площадке, в каждый можно залить по кубометру воды. Топка такая малая, что мои размахи, привычные на своем паровозе, только портили по началу всю работу по отоплению, я засыпал дымогарные трубы, идущие через котел. Петро ведет машину более уверенно, ему не надо заботиться о топке, о воде, о давлении пара в котле, поэтому паровозик легко взял тот злополучный взлобок, на котором поезд почти всегда растягивался. Дорога не длинная, всего-то два с половиной километра. Проходит как бы по оврагу, так, что ничего по сторонам увидеть не пришлось.

Тепло распрощавшись с бывшим танкистом, ставшим исправным машинистом, я пообещал не забывать его и наведываться по случаю на его

"ишачек". Мое отсутствие немного взволновало моих товарищей, но и они сами успели попутешествовать по округе. Вот только в гражданской одежде, да еще непонятного стиля, далеко от путей пройти не удалось. Часовые не желали слушать, что перед ними железнодорожники. Вот что значит паровозная спецовка - и спрашивать не надо, ясно, откуда человек, вон паровоз паром отдувается, гудки подает. Оказывается, наш паровоз уже сходил к воротам и привел порожняк. Теплушку решили отцепить, чтобы почувствовать себя "по-земному", без толчков, хотя правило неотцепки никто не отменял, но война-то кончилась, пошли на нарушение.

День прошел с большим насыщением своего любопытства. А поскольку узнали мы только малую часть о том, куда мы попали, то что же нас ожидает, когда мы здесь будем "своими"?

Утром прежде всего узнаем, что с продуктами никто нам не поможет. Положение из времен давно забытых. А главное, что отбыть отсюда уже нельзя. Командир части обещал старшине давать обед только на работающую бригаду паровозников. Надо ждать прибытия начальства и с ними вагона с продуктами.

Но, как говорится, дорога ложка к обеду, надо что-то предпринимать. Немец с водокачки, пришедший на паровоз за горячей водой, неплохо говорил по-польски, а мы польский язык тоже могли понимать, что и

привело к любопытному разговору. Наш кочегар, из западных белорусов, бывший партизан, Володька Ананчук сумел разговорить немца

в смысле найти где-то поблизости и купить что-либо из продовольствия. Но, к сожалению нашему, ничего подобного в этой зоне нет. Зато кое-что можно найти в дотах немецкой линии обороны. Это недалеко, стоит только перейти вон тот бугор. Там проходят укрепленные сооружения мощной защитной полосы. Там десятки блиндажей и множество подземных помещений. Совет немца надо проверить. Но старшина не решался отпустить кого-либо в одиночку, а рисковать двумя-тремя тем более. Но после обеда без кусочка хлеба старшой дал мне добро на разведку. Посмотреть, что к чему, особо не рисковать. В таких местах всегда можно ожидать затаившегося противника, тем более если есть хорошие убежища, а отступать некуда. На памяти еще не забыты познаньские вылазки немцев спустя месяцы после капитуляции подземного гарнизона.

Недолго думая, я отправился в поиск. Немец сказал, что, поднявшись на вышину первого холма, сориентируешься по обстоятельствам. Пройдя за пределы станционных путей, я обратил внимание на скопление солдат у каких-то сараев. Это как раз та команда, с которой наш паровоз сюда прибыл. Знакомый по связи эшелона с паровозом, офицер, поюбопытствовал, куда это я направился. На мой ответ, что просто хочу посмотреть немецкие укрепления, согласился, дело стоящее. С подножия возвышенности путь до вершины оказался большим, чем виделось на глаз. И вот я наверху. То, что я увидел, поразило мое воображение. Эта картина навечно будет видеться в моих глазах. Высота оказалась значительной. Далеко, во все стороны, виделась глубокая долина, долгий, пологий склон от вершины холма был идеально выровнен. В самой глубине долины угадывались водные каналы или речные отводы, возможно, это и есть заливные поля Одера. Еще в середине апреля, когда открылся железнодорожный путь на Берлин с Кюстринского плацдарма, в среде железнодорожников, путейцев и мостовиков были разговоры о длинном мостовом сооружении через речные рукава Одера. Железнодорожный мост состоял из нескольких отдельных мостов, соединенных насыпными перемычками, общая длина всего перехода через речную долину превышала семь километров. Подобная водная преграда явилась началом всей линии обороны. Уже после войны в появившейся литературе воспоминаний наших полководцев эта линия обороны гитлеровцев считалась весьма надежной и неприступной. Зееловские высоты - так значилось в штабных разработках о наступлении на Берлин. Глядя на панораму перед моими глазами, я, конечно, ничего не знал о мощи этого укрепленного района, да и трудно было поверить в то, что здесь пытались приостановить наступление наших войск. Я не видел следов боев. Вся долина от подножия до вершины была чиста от снарядных и бомбовых разрушений. В начале возвышенности от полосы минных полей шли в несколько рядов железобетонные надолбы. Что весьма интересно, что эти выступающие из земли зубы

дракона были выкрашены белой краской. Насколько было видно, эта гребенка повторяла изгибы водной полосы. На пологой наклонности от противотанковых заграждений виделось чистое пространство, но это, наверное, были минные поля. По склону четко просматривались земляные шапки боевых огневых точек. Это были "дзоты". Их было много, надо думать, что огонь из этих, глубоко сидящих в земле, бетонных камер не оставлял ни одного квадратного метра свободным от поражения. Чем выше по склону, тем мощнее и "солиднее" выглядели защитные сооружения. Вот идет хорошо просматриваемая линия более крупных "дзотов". Они мало маскированы. В них уже не пулеметы, а орудия. Щелевой, ограниченный для поворота орудия, вырез в бетоне указывал на определенный участок ведения огня. И, наконец, на господствующих вершинах находились мощные, громадные холмы, со стальным "рыцарским" щлемом на вершине. Выступающая часть броневого колпака, сглаженная по окружности, глядела во все стороны провалами глубоких отверстий. Точно как шуровка в паровозной топке. Но со стороны главного направления из щели стального шлема выглядывал ствол большого калибра.

В сотне метров от моего места обзора увидел я развороченный "дот". Стальной колпак был вырван сильнейшим взрывом и смещен чуть в сторону. Покидая свое место, колпак разворотил многометровую насыпную толщу с бетонной покрышкой по всей окружности "дота". Осматривая это чудовище со всех сторон, я не мог сообразить, как же это произошло? Какая бомба могла вырвать эту "репку" из своего логова? Со стороны орудийного выреза была глубокая воронка. Глядя на защитные укрывистые слои бетона, разорванные до основания стальной махины, я вдруг сообразил, что это не бомба, угодившая в цель с поразительной точностью, тем более, что подобных воронок больше не было. Броневой колпак был взорван самими немцами. Но почему только один? Не успели? Пожалели? Кто знает. Мое любопытство превысило осторожность. Я решил нарушить предупреждение не лазить в подземелье. Да и как можно удержаться? И чего, собственно, бояться? Что может меня ожидать в этом "доте" после такого взрыва? Будь что будет!

Точно под кромкой колпака была приличная щель. Солнечные лучи ярко освещали глубину провала. К моему удивлению, внутренность мало пострадала от взрыва. Это никак не соответствовало силе разрушения с наружной стороны. Спустившись до первой площадки, я понял, в чем дело. Внутренность "дота" ограждала толстая бетонная стена. Потом я убедился, что попал в просторный бетонный колодец, диаметр его более шести метров. Но пока лезть в глубь я не решился. Надо обеспечить себя факелом, ибо дальше солнце не пробивалось. Первый этаж, считая от верха, конечно, от взрыва пострадал. Покореженные металлические конструкции, куски бетонных глыб, вырванные с мест всевозможные ящики, перегородки. И все же я догадался, что здесь располагался боевой расчет. За чудом уцелевшей перегородкой находился металлический стол с наглухо укрепленным в нем телефоном, на полу валялись бумаги, в шкафу сохранилась одежда, на стене в обруче висел огнетушитель. Вплотную к одной стороне и крепился стальной колпак. Орудийный лафет и сам ствол почти не пострадал, только основание громадной пушки было вырвано и немного вытянуто вслед за колпаком. Почти посередине помещения находился лестничный лаз, идущий вниз, и вплотную к нему шахта лифтового подъемника. В специальной клетке из глубины подземелья подавались снаряды. Глядя в провал шахты,

я не видел дна. Любопытство мое было неудержимо. Я решил спуститься еще на один этаж, там все же не совсем темно. Тут почти не было разрушений, только осколки бетона и щебня, попавшие сверху. Здесь, как я понял, находилась оружейная для личного состава этого бетонного мешка. Вдоль стен в металлических шкафах должны были быть винтовки, автоматы, гранаты. Ничего этого, конечно, сейчас не было. Зато ящики с патронами занимали несколько полок. Нашел я и полный ящик с ручными гранатами с длинной деревянной ручкой, такие мы одно время держали и на паровозе - это когда были под Ковелем, на случай встречи с " бульбовцами". Как и на первом этаже, за перегородкой стол и телефон. Глаза освоились в полумраке, и я решился заглянуть еще на этаж. Увидел чистое помещение. Шесть заправленных коек. Стол, стулья. По стенам вешалки, картинки, на полу плотная дорожка. Ну совсем как в обыкновенной казарме. С противоположной стороны кабина с умывальником и другая дверь, ясно показывающая наклейкой, что здесь уборная. Это же надо? Вот обустроились фрицы! И тут на глаза мне попадается картонная коробка, прямо у самой стены - еще не заглядывая в нее, я уже был уверен, что это хлеб. Тот знаменитый гитлеровский консервированный хлеб, который был заготовлен еще в довоенные годы и так удивил нас, когда впервые его попробовали где-то на пути к Берлину. Коробка была распечатана, и одной буханки недоставало. Всего должно было быть 12 кирпичиков. Вот это находка! А то я и забыл, зачем пошел в разведку. Теперь уж старшина наверняка меня отпустит еще раз сюда наведаться. Мало того, я доложу ему, что здесь хорошее постельное белье, а главное - новые чистые одеяла, лежащие стопой в шкафу. Мы уже давно не имели замены своих постельных принадлежностей. Вдруг враз стало темно. Как будто свет выключили. В чем дело? Ощупью, найдя лестничные перила, полез наверх, держа коробку с хлебом в обхват одной рукой. И вновь появился свет. Догадался: это солнце заходит за облако. Поднявшись на поверхность, я вздохнул от пережитого и увиденного. Только сейчас пришел малый страх - ведь это просто мне повезло, что я не попал в какую-либо западню. Обвал, падение, ушиб - и кто знает, что может быть в этих казематах? И все равно я решил прийти сюда обязательно. Во что бы то ни стало до самого низа надо добраться. Еще раз оглядев вывернутый из своего гнезда стальной шлем, я понял, почему внутренность осталась почти не разрушенной. Край колпака заходил за окружность стены, и взрыв был заложен с этой стороны бетонного колодца.

Придя в теплушку, я застал в ней шумное собрание. Федя Орлов, вагонный мастер, уговаривал старшину отпустить их с Федей Шнапсом на охоту. Он был у военных в расположении и там видел, как солдаты приволокли целого оленя на кухню. В здешних лесах зверь не пуганный. Есть и кабаны, и зайцы. Николай Терентьевич, главный кондуктор и политрук, вяло возражал, что вот, дескать, допусти нашего брата до заповедного леса, так там и птахи малой не останется. Ведь надо понимать, что звери эти всю войну пережили и живы остались, а сейчас их под автомат. Оба Феди в ответ убеждали, что все равно не мы, так трофейщики всех перебьют. У них на кухне даже банки тушенки не осталось. Женщины наши жалели олешек, но покушать жареного мяса были явно не прочь.

Мою добычу встретили с радостью. Тут же поделили поровну и решили завтра отправить со мной еще кого-нибудь. Разворачивая хлеб, обнаружили дату изготовления - 1939 год. Каждая буханочка завернута в три слоя вощеной бумаги. Хлеб надо подержать на пару, и можно есть его горячим, запивая кофейным напитком из ячменя. Старшина отправил меня на паровоз дежурить до начала маневров. Поданный порожняк еще не загрузился. Я наблюдал, как паровозик приводил по три платформы к площадке и тут же убегал с порожняком к тоннельному входу. По мере загрузки я подавал состав до следующей платформы порожняка, и опять погрузочная суета позволяла спокойно сидеть в паровозной будке, наблюдать и обдумывать наше не совсем обычное дело. Второй день мы находимся в особой зоне, а сколько впечатлений! Во мне появился азарт открытий. Я должен обследовать как можно больше скрытых от людских глаз в глубоких подземельях загадочных сооружений. Это сколько же надо положить труда, чтобы построить такие укрепления? А целый подземный завод! Я обязательно попытаюсь в него проникнуть. Завтра вернусь к доту и пролезу до самого низа. Возьму побольше трофейных факелов и выполню задуманное.

А послезавтра задача проникнуть в тоннель. Одному, правда, боязно, но кто пойдет со мной? Я же не скажу старшине, куда пойду, он может не отпустить. На всякий случай будет знать мой новый знакомый, танкист-паровозник Петр Черныш. Он и поспособствует мне в задуманном. Кстати, я еще не узнал, чем Петра вылечили? Тоже случай очень любопытный. Я видел в госпиталях раненых танкистов, с ожогами, так они месяцами лежали без особых улучшений, только нестерпимые муки принимали каждый раз, когда требовалась перевязка, да еще проклятые пролежни мучили порой хуже самой раны. К вечеру погрузка закончилась. Состав из 17 вагонов и платформ был готов к отправлению. К ночи наш паровоз вытянул из зоны небольшой поезд до станции и, взяв порожняк, мы вернулись на свое место. Ночью погрузка не производилась. Я оставался на паровозе до рассвета один. Зона под охраной, кроме того, часовые ходят по всем путям, так что можно спокойно предаваться неожиданному лентяйству. Утром прибывает комендант на своей дрезине. О чем-то вел совещание с командирами трофейных команд. Зашел и к нам в теплушку. И как последствие этого визита два Феди вместо охоты отправились с комендантом на станцию за получением продуктов. Молодец комендант, не забыл наши нужды. Меня старшина отпустил, уверившись, что ничего опасного там, где я был, нет.

Что-то новое мне показалось в поведении одной команды, которая и в первый день занималась непонятно чем. На этот раз трофейщиками были вскрыты тайные входы в склон невысокого холма за последними железнодорожными путями, там, где находились кирпичные сараи. Я же проходил здесь день назад и ничего не заметил. А сейчас в склоне обнажилась большая дыра. Это наклонная подземная выработка, идущая к хранилищам подземелья. Что-то они там обнаружат? Но у меня своя задача.

Десяток немецких бумажных факелов должны способствовать мне в достижении цели. Каждый факел горит почти десять минут. А вот и мой дот. Внимательно осмотрев место лаза, я убедился, что

других следов, кроме моих, не появилось. Это меня успокоило и придало большей смелости. Спустившись до первого этажа, я немного повременил, чтобы глаза привыкли к темноте. На втором этаже более внимательно все осмотрел, и не зря. Не замеченный мною в первый визит висел на стене шикарный бинокль. Вот это находка! Что стоит немецкий цейсовский бинокль, я знал. Неважно, что паровознику он без надобности, это будет у меня как трофей, повезу домой, в Россию. На третьем этаже также более внимательно все осмотрел. Для наглядности решил взять в теплушку одно одеяло, чтобы убедить моих товарищей в добротности вещи. Хоть война и закончилась, но думается мне, что какое-то время спать на казенной постели еще предстоит, и негоже отказывать себе в смене порядком изношенного белья. Приготовив факел, полез в еще не изведанный нижний этаж. Сразу понял, что попал в столовую и одновременно в комнату отдыха. Длинный широкий стол, четко в ряд простенькие стулья по обеим его бокам, а по стенкам неширокие диваны и кресла. На стенах светильники электрические, обивка особая, полки с книгами и даже радиоприемник. В противоположной стороне за перегородкой с плотной дверкой электроплита и всякая кухонная посуда. Это тоже нам не лишнее будет в теплушке. И целый мешок фасоли! Вот это дело! На полках всевозможные баночки, коробочки, пузырьки, наверное - приправы разные. Судя по объему кухоньки, личный состав этого дота был небольшим. Вот только коек пока попалось мне на глаза всего шесть. Один факел догорает, и я спешу дальше, вниз. Вот она, еще одна спальная камера. Коек здесь уже больше - восемь. Надо полагать, что это для рядового состава. Хотя все то же, что и на

третьем этаже, только койки стоят потеснее. Лестничный ход снова ведет вниз. Сколько же здесь всего этажей? Это какая же глубина? По всей видимости, этот этаж последний. После верхних помещений здесь никакого порядка. Пол завален непонятно чем. Надо разобраться, такой хаос для немцев не в обычае.

Укрепив факел, начинаю внимательный осмотр. Высота помещения гораздо выше всех остальных. Стены - голый бетон. В стенах две двери в противоположных сторонах. Двери стальные, прочно закрыты. Ну и хорошо, для меня спокойнее. На полу повсюду валяются какие-то мешочки, туго набитые чем-то вроде крупы. Увидев разорванный мешочек, враз догадался - это же порох. Орудийный порох! А вот и гильзы снарядные. Тяжелые, блестящие медью, пустые стаканы. Да они же стрелянные! И точно, вот один стакан, набитый мешочками с порохом, но еще без самого наконечника. Нашел и полностью собранный с уже закатанной головкой снаряда. Поднять его я уже смог с трудом. Снаряд укладывался на специальную каретку, закатывался в лифтовую клетку и отправлялся наверх, к орудию. Все ясно. Это же полная оружейная мастерская. Значит, немцы приспособились несколько раз использовать одну и ту же гильзу. У бетонной стены плотно собранный верстак. На нем зажимы, захваты, приспособление для закатки головки снаряда. Нетрудно догадаться, что все это появилось здесь вот через эту дверь. Куда она ведет? Соображаю - если поставить взорванный колпак на свое место, то для выхода людей и доставки боепитания никакого отверстия не будет. Значит, эта дверь ведет в подземный ход сообщения с поверхностью. Вдруг за моей спиной яркая вспышка. Караул! От искры с

факела вспыхнул порох на полу. Моя душа замерла в испуге. Я могу взлететь на воздух в прямом смысле, вместе с дотом, конечно. Здесь столько пороху, что хватит выбросить этот нижний этаж на самый верх! Пока душа моя где-то витает, руки уже делают свое дело. Я сел на колени и руками отбрасываю все от пламени. У стены немного рассыпанного пороха, и надо не дать огню захватить кучи мешочков и ящиков с "макаронами". Это тоже порох, но в виде длинных макарон, они аккуратно лежат в ящиках. Главное, чтобы не кинуть горящую пороховину на сторону.

С последней пороховой искрой наступила полная темнота. Это факел

догорел. Где же я оставил связку факельных трубок? Поди теперь, ищи в темноте. Главное - спокойно. Сижу на полу, гадаю - где может быть моя поклажа? Ощупью пробираюсь к верстаку, факелов не нахожу. Надо искать у лестничного спуска. Вот они, на последней ступени. Снова пробираюсь к верстаку, чтобы зажечь факел на его металлической площадке. Тут же и закрепляю свой светильник. Над верстаком полка. На полке всевозможные инструменты. Под верстаком ручные, пневматические механизмы. Молотки, сверлилки, зубило и что-то незнакомое, но, видать, стоящее для дела. Нашел инструментальный переносной ящик. Вот что мне нужно. Нажимаю на рукоятку, и ящик вмиг раздвигается, образуя шесть пеналов для разных инструментов. Здесь и ключи гаечные, напильники, пробойники, плоскогубцы, ножевочные полотна и сам станок, отвертки, ручники, ударники и многое другое, так необходимое при ремонтных работах. Набиваю ящик полностью и готовлюсь к подъему. Почему здесь такой беспорядок, я так и не понял. Зажигаю новый факел и с трудом поднимаюсь по ступеням почти вертикальной лестницы. Не забываю захватить и одеяло. Из десятка факелов осталось всего два. Значит, я пробыл в доте всего 40-50 минут. После прохлады подземелья теплый солнечный день радует. Сижу, осматриваю соседние доты, они расположены на расстоянии примерно метров 500 друг от друга. А вдруг они соединены под землей в общую сеть? И где-то должен быть выход на поверхность? По всей вероятности, это будет за тыльной стороной возвышенности. Надо будет разведать. У меня появился настоящий азарт искателя приключений. О том, что сегодняшний визит, мог закончиться трагически, думать не хотелось. Это придет потом, в теплушке, ночью, когда по привычке мысленно просматриваешь прошедший день. Увязав свою добычу мягкой проволокой, перекинул все через плечо, пошел до паровоза.

Подойдя к месту вскрытия потайного хранилища, увидел интересное дело. Солдаты дружно выкатывали по рельсам узкой колеи из наклонной штольни платформу с грузом небольших ящиков. Звенья рельс были принесены из тоннеля, так же и платформы. Куча ящиков уже лежала на площадке и строго охранялась. Что же трофейщики нашли? Судя по упаковке, должно быть нечто ценное. На заводское оборудование никак не похоже. Ладно, завтра постараюсь разузнать. В теплушке новости: от солдат трофейной команды получены достовернее сведения - найден и вскрыт бункер Геринга. Первый помощник Гитлера был большим любителем собирать разные ценности. В настоящем понятии собирать - это значит отбирать все, что ему нравится, со всех музеев Европы, для этого у него имелись специальные уполномоченные, по решению которых отправлялись в Германию лучшие экспонаты из музейных хранилищ и вообще из всех мест нахождения ценностей, даже из частных коллекций и квартир. В Германии для складирования этих ценностей строились специальные подземные бункера. Забегая вперед, могу сказать, что еще многие годы после войны будут вести поиски разные государственные команды. Находили много, но явно не все. То, что привезенная нами специальная команда быстро нашла

хорошо замаскированный вход в бункер, скорее всего дело рук разведчиков и информаторов из числа военнопленных.

В теплушке появились кое-какие продукты. Можно догадываться, что скоро мы отсюда не уедем. Комендант не зря старается нас поддержать. По разговорам среди солдат первой команды, "тоннельщиков", они продолжают успешно охотиться и ихняя вагонная кухня неплохо готовит наваристые похлебки с дичью. Наш главный, Николай Терентьевич, здорово возмущается: - Какая же это охота? Идут, понимаешь ли, к кормушке, в урочное и привычное для зверей время, и отстреливают на выбор. Это просто убийство! Тем более, что продукты им доставлены. Дело в том, что лесники продолжают свою работу по кормлению животных, и что они думают про наших "охотников", можно только догадываться. И опять поднялся спор в теплушке - можно или нет вести подобную бойню? То, что немцы на нашей земле ни перед чем не останавливались и могли запросто выбить не только лесного зверя, но больше того - весь домашний скот по селам и деревням, был сильный аргумент в споре в защиту солдат-трофейщиков. И все же в душе каждый из спорящих был против такой охоты. Не потому ли два наших Феди не настаивали на своем участии в добыче для нашего стола лесной дичи. Мои трофеи — инструмент старшина очень похвалил. Относительно мешка фасоли особого восторга не выразил. Эта фасоль нам попадалась не однажды, мы просто не умели ее приготовить, не привычны к такому кушанью и все тут.

Заступив на смену, я договорился с кочегаром и стал отпрашиваться у старшого. Поначалу старшина никак не хотел меня отпускать, он сам намеревался походом в гости к командиру трофейщиков, и я должен был производить маневровые работы в его отсутствие. И дело по моему плану не выходило - то есть посещение подземного завода, как о том я договаривался с Петром, машинистом паровоза-карлика. Но тут приходит Николай Терентьевич и передает старшине путевку на выезд с груженым составом до станции главного пути, и старшина дает мне добро.

Петро моему приходу явно обрадовался, он тут же похвастался, что нашел еще один маленький паровоз. Оказывается, в тоннеле есть целое подземное депо. Там все как и положено для обслуживания и ремонта как паровозов, так и электровозиков. Для зарядки аккумуляторных батарей есть более десяти специальных установок. Смена батарей производится каждые восемь часов, это если электровоз работал в полной нагрузке. Сама батарея заряжается 16 часов, а ее замена происходит за считанные минуты. Но я имел намерение сам все осмотреть и слушал своего нового товарища вполуха. И вот мы у входа в тоннель. Вскоре появляется короткий состав, как и в прошлый раз, с двумя локомотивчиками, спереди и сзади. Петро договорился с одним машинистом "конька-горбунка", и я уселся на капельное сиденье рядом с ним и вслед за первым электровозиком тронулись и мы. Нырнув в темноту тоннеля, поначалу я оказался как бы в темноте. Но скоро обнаружил, что тоннель хорошо освещается. Наши электрики из технического взвода нашли в дальнем отводке от главного откаточного тоннеля целехонькую мощную дизельную электростанцию, она и предназначалась на случай отключения электрокабеля, идущего из самого Берлина. Не успели отъехать от входа в тоннель, как оказались перед

контрольным затвором. Проверка - простая формальность, но мой не вполне военный вид вызвал подозрение. Водитель электровоза объяснил, что это паровозник с большого паровоза. Проверяющий поначалу не хотел пропускать меня, но подошедший дежурный офицер, видно, понял мое любопытство и благожелательно махнул рукой. С грохотом порожняка наш поезд покатил дальше. Поначалу тоннель представлял собой большую бетонную трубу, как в московском метро, даже чисто оштукатуренную и покрашенную. Но вот пошли крепежные тюбинги, и только подошва тоннеля имела плоскость, где и проложена железнодорожная колея. Едем уже по времени минут пятнадцать, и только тут появилась первая стрелка на отвод в другой тоннель. Машинист электровозика, Василий Лановой, пояснил, что такие отводы будут через каждые сто метров. Каждый путь ведет в рабочий участок, вот сейчас мы в один такой цех и заедем.

Остановившись перед стрелкой, Василий быстро соскочил со своего сиденья, перевел стрелку, и мы двинулись по кривой в один из составляющих завод тоннельный цех.

Опять контрольный пост, но без проверяющих, он действовал при работе этого завода. А вот и начало производственного помещения. Тоннель стал намного шире. Путь железной дороги прижат к одной стороне. Вдоль другой стороны через определенные промежутки стоят станки. Вернее - стояли, сейчас они сняты с фундаментов и упакованы в ящики, и свезены все в одно большое помещение, что-то вроде склада, куда и держит свой путь наш поезд. Проезжая этот длинный цех, я насчитал более двадцати мест, где должны были стоять станки. Станки соединялись в своего рода конвейер, благодаря узкоколейке детали передавались от станка к станку по рельсам. Въезжаем в большое помещение, где расположено несколько путей. Стоят мощные металлические опоры, потолки здесь ровные. На путях десятки тележек, платформ. Почти все загружены. Сюда выходят несколько туннелей, цехов. Это как бы распределитель заготовок. Отсюда готовые детали идут в главный сборочный цех, это еще дальше по выходному тоннелю. В настоящее время на тележках находятся упакованные станки и оборудование, снятое со своих мест еще немцами. Они уже готовили завод к эвакуации. На каждом ящике надпись по-немецки - “нах Дрезден”. Потом, уже при погрузке на платформы широкой колеи, сопроводители груза ставили крест на немецкий адрес и тут же крупно выводили по-русски - Воронеж, п/я такой-то. Никакой готовой продукции нашим трофейщикам не досталось. А изготовлял этот подземный завод моторы для самолетов. Пока мне пришлось увидеть только вспомогательный участок, где изготавливались комплектующие детали, необходимые для установки моторов на самолеты.

Главные цеха завода находятся на полпути к Берлину. Туда дойдет очередь через несколько дней, пока не погрузят все, что подготовлено и упаковано еще в десятке малых тоннелей. Я помогал составлять поезд на обратный ход, сцеплял тележки, подсчитывал тоннаж и даже садился за контроллер.

Через три рейса Василий решил сменить аккумуляторные батареи. Поставив порожняк под погрузку в складском помещении, мы поехали по подземным лабиринтам к локомотивному депо. Это было на таком же отводке от магистрали по другую сторону цеховых тоннелей. Смена аккумуляторной батареи заняла не более пяти минут. Электровоз подъехал к специальной площадке, на которую мы с Василием скатили "севшую" батарею, предварительно освободив ее от кабельных скрепов, и тут же с другой стороны пути накатили такую же батарею, но заряженную. Соединив контактный кабель, закрепив саму коробку батареи, можно было считать, что машина готова к работе на восемь часов. К оставленной нами батарее подключались силовые кабели, и начиналась ее подзарядка. Что и говорить, как все это нас удивляло! Покатив к погрузочной камере, мы проехали несколько стрелочных переводов, но пути упирались в массивные закрытые ворота. Василий сказал, что еще не известно, что находится за этими воротами, пока не принято решения, как их открыть, наверное все-таки будут взрывать.

Прицепив четыре груженых площадки, отправились на выход. Паровозик уже ждал наши ящики. Составители подземных поездов на своем электровозе укатили по главному тоннелю в дальний конец, здесь почти все уже вывезено. Я пересел к машинисту паровоза, и Федя, во-первых, угостил меня опять колбасой и открыл вдобавок банку пшенной каши. Такое подкрепление было очень для меня кстати. Итак, я побывал в преддверии подземного завода. Очень хочется добраться до самого нутра, туда, где, говорят, есть большие камеры, и даже литьевое производство алюминиевых заготовок. Еще говорили составители, что в глубине подземных выработок есть жилые помещения для рабочих, военнопленных, своего рода концлагерь. Вообще может оказаться, что не только уже открытый завод авиационных моторов находится здесь, но есть и другие заводы по изготовлению военной продукции. К этому располагают земные породы, их крепость.

Я заметил, что в нескольких местах тоннель был почти без крепления.

Были пробурены в потолке камер малые шпуры, в них забиты стальные пробки, к которые держат металлическую прочную сетку. Куски породы, которые отвалятся от общей массы, удержатся этой сеткой. Значит, Зееловские высоты состоят из горных пород. К тому же подземные выработки почти не страдают от воды - это ли не идеальные условия для таких сооружений? Я хорошо узнал, как строилось московское метро. В сорок первом году наш дом перед бомбежками спускался в недостроенное метро на станции Новокузнецкая. Там были сделаны даже деревянные настилы в несколько этажей, и многие москвичи, у кого дома были разбиты бомбами, временно поселились там всей семьей. Так вот мы, пацаны, ходили по тоннелю до самого конца, где находились горные машины и уже не было дальнейшей проходки, и все в тоннеле было залито водой. Вода беспрерывно, ручьями текла из всех щелей стальных тюбингов, еще не забутованных цементным раствором. Зееловские подземелья от воды не страдали.

Мое появление в теплушке было встречено градом упреков и строгим допросом старшины - где был? Куда я пропадаю каждый день? Может статься, что наш паровоз срочно направят на другой, пока неведомый для нас участок, и не будет времени ожидать возвращения отсутствующего члена бригады. И вообще - что это за порядок бродить по незнакомым местам? Пришлось мне рассказать немного об увиденном. Попытался убедить, что ничего опасного в моих похождениях нет и побывать в таком интересном месте просто необходимо для памяти, для познания того, как Гитлер готовился к войне. На мою сторону перешел Федя Орлов. - Ну чего ты, старшой, на парня накинулся? Да это надо бы увидеть нам всем. Тем более, здесь находится более сотни наших солдат. Они все осмотрели и обезопасили. И никуда нас отсюда не отправят, пока не погрузят последний ящик. Это точно. В таких делах не положено делать замену, чтобы меньше свидетелей было.

Тут пришел Федя Шнапс и здорово разрядил обстановку. Он принес полтуши небольшого оленя, даже не оленя, а лани. Ну почти как баранина. Поскольку наша теплушка стояла в тупике, то наши умельцы соорудили настоящую кухонную печку в междупутье и на ней всегда чего-нибудь кипело, парило, булькало. Вот только мясом, увы, не пахло. Споры, конечно, прекратились, старшина отошел, и все свободные от дежурства облепили печь и подобие стола, занялись приготовлением жаркого. Не прошло и часа, как на наших зубах дробно захрустели кости и косточки. Размоченные сухари прихватывались с удовольствием. После крепкого, трофейного кофе из ячменя всех разморило, и вскоре в теплушке засопели без малого десяток носов. На паровоз была отправлена доля мясного доппайка, но, как после выяснилось, дежурным паровозникам досталось по хорошему куску кабанятины, и зажаренная в паровозной топке дичина намного превосходила по аромату и вкусу нашу лесную "баранину". Даже жуя с неистовым наслаждением лесной подарок, наш политрук, Николай Терентьевич, не преминул высказать негодующий упрек лесным "пиратам".

- Все! Кончилась вольная жизнь заповедного люда! Через неделю перебьют всех. Раз попробовав жареной дичины, до баночной тушенки не притронутся. И бежать-то им, бедным, некуда! Лес невелик, кругом места человеческие, дороги, машины, строения. А человек все на войну спишет.

Утром приняв паровоз, повели груженые вагоны к магистральному выходу. Трофейщики все больше стали грузить свои ящики в закрытые вагоны. Обратным ходом привели порожняк и часть вагонов велено было подать к новой погрузочной площадке, быстро сооруженной у “бункера Геринга” - так стали называть эту вскрытую штольню. Вот тут я увидел, что добыли из глубоких подземных хранилищ наши трофейщики. На земле, в открытую, в разброс, лежали хорошо сбитые ящики размером гораздо меньше, чем вывозимые из тоннеля. Солдатское любопытство не могло быть в неведении о том, что же прятал второй фюрер Германии в своих тайниках. Первый попавший мне на глаза вспоротый ящик обнажал тщательно упакованную посуду. Конечно, это была не простая посуда, а фарфор красоты необыкновенной. Под ногами валялась раздавленная сапогом маленькая тарелочка. Почти прозрачная, невесомая, в золотом орнаменте, с гербами и вензелями, тарелочка говорила о принадлежности к большому семейству фарфорового сервиза, находящегося в этом ящике. Вот еще один ящик с развороченным боком и тоже с подобной "посудой". Солдатское любопытство было удовлетворено, и содержимое ящиков уже не представляло никакого интереса - так, ерунда господская, не для нашей, мол, кухни. Таких ящиков было вывезено более пятидесяти. Другая площадка заставлена вещами более зрительными. Почти без упаковки, только обернутые мешковиной с войлочной подкладкой, на своих точеных ногах стояли рояли. Боже мой! Какие тут были рояли! Черные, красные, белые, золотые, серебряные. Красное дерево и слоновая кость, черное дерево и позолота, белая эмаль и серебро! Мне неведомы мастера - изготовители этих чудо-инструментов, неведомы бывшие владельцы этого несметного богатства, гербы и знаки не могли говорить по-русски, но чистота и благородство треногих шедевров была хорошей защитой от людской грубости. Вывозили их с бережением, с осторожностью, что в подобном случае могло и не быть. Солдаты трогали бока и крышку мало кому знакомого инструмента. Открытая клавиатура привораживала взоры, и люди жаждали услышать звуки этого чуда. Кто? Кто может оживить это полированное великолепие? Нет, никто не высказал желания тронуть клавиши, не находилось смельчака ударить по ним с уверенностью музыканта. Через некоторое время, наш паровоз пришел за оставленными вагонами. Рояли не были погружены. Их еще прибавилось. Трофейщики тщательно укутывали неудобные к погрузке музыкальные ящики, группа строителей готовила что-то наподобие наклонной платформы из крепких досок. Сцепив груженные посудой вагоны, стали подавать задним ходом к выходу из тупика и вдруг слышим голос нашего старшего кондуктора. - Стой! Старшой, стой! - И три коротких гудка рожком. Тут же тормозим паровоз, старшина с немым вопросом к сигналисту. В чем дело? А Федя Шнапс, держась за поручни паровозной будки, что-то быстро говорит машинисту и рукой в сторону музыкальной площадки показывает. Оттуда слышна музыка, но плохо различима в звуках из-за беспрестанно хлопающего насоса. Вмиг выключаю насос и соскакиваю на землю. Музыка звучит мощно и властно, чем-то захватывает душу, но мелодия совершенно незнакомая. К ожившему роялю потянулся солдатский люд. Рояль молча окружают, слушают с любопытством, но выжидательно, надеясь на более близкое к восприятию звуковое изображение. И только погас последний струнный голос, как со всех сторон посыпались просьбы к исполнителю. Послышался клавишный перебор, начальные звуки знакомых мелодий, и вдруг, как бы исторгнутая из самой рояльной сущности, полилась до боли знакомая, не однажды слышимая, почти каждым не раз напеваемая, ставшая родной каждому фронтовику мелодия песни "Темная ночь". И в каком исполнении! Тут же в моей памяти встает морозная зимняя ночь где-то в Белоруссии, когда от своего паровоза я как под гипнозом пошел на звуки этой впервые услышанной песни, которую пела санитарка, хлопоча по хозяйству в своем вагоне, готовясь к встрече раненых. Сейчас эту мелодию исполняет неказистый солдатик в очках, в мешковатой гимнастерке, с пилоткой на ушах. В трофейной команде было немало нестроевиков, и вот попался один бывший студент консерватории, который и представить себе не мог, что удосужится играть на уникальном инструменте. Прекратились все работы. Подходившие офицеры, командиры становились сами слушателями, забыв на время место действия.

Эта песня как негасимая память на долгие годы останется в душе

фронтовика. Ее первый исполнитель, Марк Бернес, виделся и певцом, и композитором, и сочинителем.

На следующий день "музыкальная" площадка опустела. В какие адреса,

в какие руки попадут эти поистине драгоценные создания?

Как-то вечером в нашу теплушку пришел командир подземных разведчи-

ков. Капитан войск НКВД оказался чуть ли не с одного городка с нашим старшиной. Даже из того немногого, что он мог нам рассказать, представлялась почти фантастическая картина подземных лабиринтов. Когда-то здесь была линия оборонительных сооружений. Занимая вершины простирающихся вдоль речной долины Одера возвышенностей, эта линия имела протяженность более тридцати километров. Выходящие на поверхность шапки огневых точек имеют общую соединительную подземную сеть сообщения. Глубина залегания занимала четыре этажа коммуникаций. Укреплиния располагалась у границ с Польшей и имела целью защищать внутреннюю Германию от возможного нападения с Востока. Но с захватом немцами Польши линия потеряла свое значение, границы Германии ушли намного вперед. Кое-что переделав, расширив тоннели, проложив соединительный тоннель к самому Берлину, немцы устроили в этих подземельях крупный завод, подчиненный лично Герингу. В основном здесь изготовлялись авиационные двигатели и все, что надо для самолетов. Вот почему Геринг и сделал для себя личные хранилища в своих владениях.

В момент наступившей угрозы для захвата Берлина Красной Армией немцы в спешном порядке принялись восстанавливать брошенные оборонительные сооружения, приводя их в боевую готовность - благо, что тяжелые орудия оставались на своих местах. Насыщенность оборонительной линии военной техникой в какой-то мере явилась серьезным препятствием нашим наступающим войскам. Но уже ничто не могло остановить грозную лавину наших танковых армий.

Отступая, немцы сами взорвали многие огневые точки, там, где прорыв фронта не затронул сильными боями оборонительные сооружения. Такое место как раз и оказалось здесь, где мы находимся. Конечно, наша разведка имела некоторые данные о подземных тайниках, но то, что нам представилось, превзошло все ожидания. Еще не решен вопрос - как поступить со всем этим хозяйством?

Когда перед немецким командованием встал вопрос о восстановлении оборонительных сооружений, в спешном порядке приступили к эвакуации завода. Все, что мы сейчас вывозим, было подготовлено и упаковано самими немцами. Но наступление Красной Армии было настолько стремительным, что ни вывезти оборудование, ни восстановить в полной мере оборонную мощь укреплений гитлеровские вояки не сумели. Десятки подземных складов боеприпасов остались нетронутыми. Орудия всех калибров, которые не могли быть приспособлены по своей конструкции к наземным условиям, остались в запасниках нижних этажей. Попытка немцев вывезти все через главный тоннель в Берлин также не удалась, и им ничего не оставалось сделать, как взорвать тоннель. Если и были жилые помещения для пленных, работающих на этом заводе, то они остались по ту сторону взрыва.

Бункера Геринга, по всей вероятности, не его одного являлись тайниками. Надо полагать, что ценности в этих хранилищах - принадлежность правящей верхушки нацистской партии. По данным нашей разведки, более тридцати процентов военной промышленности находится под землей, там же имеются и всевозможные тайники. Вот какая картина вырисовывалась перед нами, паровозниками, судя по изложению подземного разведчика.

На следующий день я навестил машиниста паровозика. Тут же узнаю новость. Пущен второй паровозик. Интенсивность погрузочных работ принимает ускоренный режим. Используется весь световой день, можно сказать, что работы будут идти круглые сутки. Регулятор второго локомотива доверили немцу с водокачки, чему тот был очень рад и старался добросовестно. Жажда любопытства у меня, очевидно, прошла, желание побывать в подземелье меня больше не тревожило, случай со вспышкой пороха каждую ночь встает перед глазами, пришел страх. Я увидел только малую часть рукотворных пещер, и это дает воображению домыслить остальное

Петро Черныш рассказал о своем заезде в тоннель, идущий под самыми большими дотами. Так получилось, что надо было вывезти состав с тяжелой артиллерией, но электровозы ушли в дальний ход, и было решение загнать под землю паровоз. Рейс прошел благополучно, задымленности не произошло, вентиляция действовала отлично, и еще не раз паровоз ходил в расположение чисто военной зоны. В отличие от производственных участков завода, здесь было много разрушений. Почти все выходы на поверхность в местах, где проходили жестокие бои, были взорваны. Петро говорит, что их взорвали еще до того, как немцы стали отступать. Значит, боевой расчет был просто обречен, и сражались до последнего снаряда, а что сталось потом - кто знает ?

С этой стороны вывозилось все уцелевшее оружие, но не на погрузку к большой колее, а в освобожденные склады, хранилища. Наверное, всю оборонительную подземную сеть решено взорвать. Представить себе неимоверные затраты человеческого труда и материалов при строительстве таких подземных сооружений просто невозможно, это не укладывается в голове. И все это делали люди, которые вряд ли остались в живых.

Из рассказов Петра выходило, что работы по вывозке заводского оборудования близятся к завершению. По подземным ходам лазают саперные спецы, намечают места для своих зарядов, все не вывезенное будет похоронено навечно, чтобы никому не вздумалось возродить это преисподнее логовище.

При наборе воды и угля выдалась свободная минута, и мы с Петром, как всегда, малость перекусили. Вот здесь и пришло время досказать историю по излечению Петра Черныша в госпитале в далекой Сибири. Как-то раз в госпиталь пришел необычный гость. Просил он самого главного начальника лечебной части. Ну его конечно проводили до главного врача, такие визиты местного населения были не редкость и всегда с большой пользой для раненых солдат. Но этот дедуля оказался очень интересным в смысле своего предложения.

Сколько лет этому деду, как ни старались выпросить у него раненые, не сказал. - Я,- говорит, - года свои перестал считать, как один остался, живу в сопках, помалу охотой промышляю, рыбой, а в основном пчелами занимаюсь. Они меня и поддерживают - стареть не дают. И желание мое такое: чтобы испробовали врачи бальзам пчелиный для лечения обожженных солдатиков, очень помогает, и проверено это средство с давних лет. И дает он главному врачу горшочек глиняный с этим самым бальзамом. Созывает, значит, главный своих помощников и высказывает дедову просьбу, чтобы, значит, не одному ему ответственность на себя брать. Врачи, конечно, удивились, но многие восприняли это как стоящее народное средство и верить вполне можно. Сибирь издавна обходилась своими снадобьями в лечении болезней человеческих, жили обособленно, от больших поселений далеко, врачей и не знавали. И вот на мне и решили произвести эксперимент, - рассказывает Петро. - Ты, - говорит главный врач,- должен все свои ощущения немедля высказывать дежурной сестре. В случае каких либо неприятных осложнений мы немедленно прекратим лечение и удалим мазь с тела.

- А лежал я только на животе и так мне это надоедало, что готов был принять какие угодно процедуры, только бы унять боли мои. Ну, показали мне мазь, темная, даже с зеленоватым оттенком и запах очень даже приятный, таежный, сосной или кедром пахнет. Сняли с моей спины все повязки и стали намазывать мои ожоги этим снадобьем.

- А дело еще в том, что когда снимают повязки, боль возникает несусветная, мне в это время давали пить что-то успокоительное. Но в этот раз главный врач не разрешил применять болеутоляющее, иначе, дескать, эксперимент будет не чистый. Ну ладно, помазали и наложили тряпицу дедову, которую он и принес для этого случая. Запеленали все как положено и положили меня на свое место, на подушку резиновую. И понимаешь? Не прошло и пяти минут, как боль моя затихать стала, а вскорости и вовсе прошла. И заснул я в тот раз даже без укола. Повязку не снимали три дня, это опять-таки по совету деда. На перевязку собрались чуть ли не все медики, даже ходячие раненые столпились в коридоре. А боли у меня ну совсем не было при снятии повязок. Что там у меня на спине, я не видел. А вот по тому, что слышал от смотрящих меня, понял, что мазь прямо-таки чудодейственная. И пошло у меня дело на поправку. Стал я ходить, мог даже поворачиваться, плечами двигать. Все боялся, что кончится мазь до полного выздоровления. Но дедуля тоже не дремал. Как услышал хвалебные отзывы, мазь такую стали приносить в госпиталь и другие пчеловоды. Конечно, дело у меня все-таки и до этого шло на малую поправку, но когда мазь применили только что прибывшему тяжело раненому с сильными ожогами и результат был очень хороший, в бальзам пчелиный поверили все медики и раненые.

- А что это такое? А кто ее знает, дед не больно-таки и объяснял. Вот вернусь на гражданку, навещу деда. Ведь я по сути дела не долечился, уговорил врача отпустить меня, а вообще-то нет-нет, да скажется иногда, зудеть начинает спина, смазки требует.

Вот так история! В госпиталях лечут еще старыми, чуть ли не колдовскими мазями, а главное, результат на лицо, вернее на спине у Петра. Вернувшись в нашу теплушку, узнаю новость. Из подземелья вывозят мотоциклы. И не какие-нибудь нами уже виденные, а просто сказочные. Интересно, что может быть удивительного в мотоциклах? Мне пришлось однажды прокатиться в коляске мотоцикла, и ничего привлекательного я не ощутил. Тарахтит, прыгает козлом, сидеть неудобно, не понравился, в общем. Но увидев полную выставку сверкающих металлом и краской, привлекательных, чистых, роскошных машин, я был поражен. Солдаты трофейной команды все продолжали выкатывать по малому тоннелю один за одним чудесные моторы. Каждая машина имела чехол и упаковочный ящик, который снимали на момент доставки мотоцикла на поверхность. Мотоциклы заняли собой большую площадь. Здесь были марки всех мировых изготовителей. С коляской и без коляски. Черные и красные, голубые и зеленые. Позолоченные и подсеребрянные, хромированные и никелированные. Красота обводов и приборов управления радовала глаз. Узоры на поверхности бензобака, по всей видимости, являлись эмблемой владельца мотоцикла. Такие машины не могли быть в массовом исполнении, а делались на заказ. На просмотр этой техники собрались все трофейщики и охранники. Если рояли и привлекали зрителей, то в малом числе, и смотрели на них в тихом восторге, то здесь стоял такой говор и спор, что можно подумать, солдаты и офицеры выбирали себе машины для личного пользования. Что и говорить, для наших российских механиков такой вид транспорта был еще в диковинку, а мотоциклы в подобном изготовлении и подавно. После тщательной упаковки мотоциклы грузились в вагоны. Не могу сказать в какой адрес направлялись эти красавцы, но дело прошлое, один из них попал в подарок хорошему человеку из железнодорожного ведомства.

Первые дни удивления и любопытного ожидания от подземных явлений сменились обычной, будничной работой. Набрать угля, заправиться водой, раздобыть солярки и обтирочного материала - все это привычно и жизненно необходимо для паровоза. Вот только для нас, паровозников, подобная работа - редкость необычайная. Раздобыв хорошей краски, мы все старались подновить и так уже блестевший как новый наш паровоз. Недавний капитальный ремонт избавлял нас от многих забот по поддержанию машины в "боевом" режиме. Мои трофеи по инструментам обогатили наши запасы небывалым доселе разнообразием и качественным набором всевозможных ручных и механических приборов и приспособлений. Раздобыв электропроводку, мы восстановили все довоенное освещение над экипажной частью паровоза, заменив даже плафоны и вставив новые лампочки, давно забытые в доступном нам приобретении. В теплушке были прикреплены на стенах добротные светильники, а над общим столом повесили даже настоящую люстру. Все это богатство - трофеи подземелья.

В какой-то день, подав вагоны под погрузку, увидел я из окна паровозной будки не совсем обычный груз. Солдаты перегружали из прибывшего узкоколейного состава вагончики, которые я видел в подземном депо. Вагонов узкой колеи было множество в разных типах. Пассажирские, крытые, и платформы, цистерны, и спецвагоны по виду металлических сундуков. Выходит, что с заводским оборудованием покончено и трофейщики принялись за железнодорожный транспорт? Петро Черныш подтвердил наши предположения. Начался демонтаж всей железнодорожной сети подземных сообщений. Подвижной состав собирали со всех тупиков и ответвлений. Целый поезд был загружен в течение дня. В следующие два дня, покончив с колесным транспортом, начали грузить и саму железнодорожную колею. Собранные звенья рельс длиной в шесть и четыре метра при ширине колеи 600 миллиметров плотно укладывались на платформы, которых потребовался целый поезд. Путевое оборудование включало в себя и стрелочные переводы, и тупиковые упоры, и поворотные круги, и всевозможный ремонтный инвентарь.

Настала очередь и тяговой силы. Занятно было смотреть, как маленькие, но сильные “коньки-горбунки”, эти удивившие нас аккумуляторные электровозики, своим ходом по уложенным звеньям забирались в крытые вагоны большой колеи. И совсем уже поставили точку красавцы паровозики. Их, конечно, охладили, промыли горячей водой с нашего паровоза, законсервировали и, установив на платформе, накрыли брезентом от любопытных глаз. Подземная железная дорога в полном комплекте покидала свои потайные убежища. Надо думать, что получатель будет очень рад такому подарку.

Вот и настал последний день нашей спецкомандировки. Мы покидали заповедную зону лесных угодий, прикрывающих под собой лабиринты преисподней, созданных необузданной человеческой враждебностью. Кстати

сказать, лесная живность тоже здорово поубавилась, хотя всю войну пережила вполне благополучно.

В штабе колонны нас встретили долгожданной новостью. Подучен приказ о выводе 35 паровозной колонны на Родину. Правда, место расформирования не указано, а вернее всего, не доведено до общего сведения. Но это не суть важно, мы возвращаемся домой! Вот когда окончание войны обрело полный, завершающий для нас факт. К этому моменту все наши паровозы прошли капитальный ремонт, значит, на родной колее могут сразу включаться в работу. Готовились в последний рейс сплотки холодных машин. Вместе с теплушками мы вернемся к месту сдачи своих, ставших нам родными, паровозов. Конечно, у каждого колонника имеется свое заветное желание: вернуться в свое депо на своем паровозе. Понимали, что это мало кому посчастливится, но все может быть.

Четыре законсервированных паровоза поведет один горячий собрат. Колонники с холодных машин будут следовать на правах пассажиров, это уже отдых. Нашему паровозу выпала доля ведущего. Это, наверное, за то время невалкой работы, что довелось нам выполнить в зоне особой секретности. Мало того, начальник колонны, Самуил Моисеевич, еще и выговорил старшине: на то вы и комсомольцы, чтобы нести большую нагрузку, дать своим старшим товарищам немного разрядиться. Получаем сухой паек. Все как обычно, только паек намного больше, чем всегда. Это, наверное, с учетом того, что после сдачи паровоза до дома еще добираться придется и на этот случай запас пригодится. Первые сплотки уже в пути. Готова и наша ведомая четверка, сняты поршневые дышла, на тендере угля с доброй шапкой. Вот о чем паровозники всех колонн, прошедшие путь через Польшу и побывавшие в Германии, будут долго вспоминать, так это об угольке. Домбровецкий уголек намного скрасил нашу порой даже изнурительную работу в военных условиях. При мысли о предстоящих подмосковных углях на душе кочегара было уже несладко - отвыкли от родимого бурого, многозольного, недоброжелательного к паровозной топке.

Дотошно и придирчиво идет проверка готовности сплотки в путь. В одной из теплушек поселяется и машинист-инструктор, в военном значении - командир роты. Также готов к отправке и штабной состав. Последняя ночь на чужой земле. Польские железнодорожники начали перешивку станционных путей на западную колею. Главный магистральный ход до времени остается нашим.

Ранним утром мы выводим сплотку на контрольную. Особых проводов не устроено. Пришли знакомые польские товарищи из ремонтных бригад и паровозники, наши колонники со многими успели добротно подружиться. И вот прощальный гудок. Вдруг послышался ответный несколькоголосый отзвук. Это паровозы, пришедшие нам на смену, Польской Колеевой Працы. Вот и все прощание. Прощай, Германия! Прощай, Новая Польша! Польша до Одера.

И кто бы мог предположить в тот момент, что еще не кончились колонные будни, что еще не пришло время менять военный уклад паровозных команд на мирные рельсы. В наших рядах такого не думалось. Не догадывались. Ведь война кончилась, мы возвращаемся по домам! Что может нам помешать!

Оказалось, что наш путь к родному порогу еще не открыт. Но это требует не мало слов для пояснения, ибо предстоящее будущее займет еще более года колонного бытия.

 

Январь - август 1993